Продолжение. Начало ЗДЕСЬ

– И вся эта возня только из-за того, что вам понравились те обломки...

– Нет, меня захватила сама задача, возможность сделать, восстановить. Мне это вообще нравится — дома старые реставрировать, возвращать историческую красоту. Я вовсе не рассчитывал на паблисити, тем более на скандал. Думал, мы тихонько сделаем этот памятник и поставим. К вице-мэру тогдашнему, Аргалису, сходил согласовать подарок. «Хорошая мысль», — сказал Аргалис, не подумав. Потом вдруг оказалось, что Петр Первый – мерзавец вредный, нашкодил тут. Я-то понимаю, что здесь подсознательное: не в том дело, что мерзавец, а что если б не он, мы бы до сих пор были шведами, и все были бы счастливы.

Типичный сервилизм, ненавидеть предпоследнего угнетателя. Вот сейчас хорошо, а предыдущий был сволочь. В 20-х годах ненавидели немцев. Уже забыли, как сметали все памятники, связанные с немцами – и Гердера, и Золотого рыцаря. На уличных табличках закрашивали немецкие надписи, как недавно закрашивали русские.

Для меня это стало большим сюрпризом – вся jezga вокруг этой истории. В большом секрете дума договорилась с Питером и внезапно подарила обломки Санкт-Петербургу. Я обиделся: договор-то со мной на восстановление – в силе. Ну, думаю, не на того нарвались. Прихожу к российскому послу Удальцову: «Александр Иванович, смотрите. Латвийская дипломатия вас переиграла, вбила клин между Москвой и Санкт-Петербургом». Москва-то понимала, что это за «подарок». Тот говорит: «Не бывать этому, не допущу. Я – дворянин, я экзамен на дворянство сдавал, прежде чем сюда приехать»… Российский МИД все это заблокировал. Кстати, ответственный от Питера тогда был известный Чуров Владимир Евгеньевич, нынешний председатель Российского избиркома. Мы с ним вдвоем тогда придумали дарить Питеру не оригинал, а копию.

– Значит, Петров было два, так? Отремонтированный и копия?

– Мы сделали слепки с готового, прежде чем собирать. Слепки пару лет лежали у меня, а когда началась реконструкция Константиновского дворца, о них вдруг вспомнили. Руководил реконструкцией Константиновского какой-то бывший начальник рижского ОМОНа, и он был рад мне нагадить. По просьбе Чурова мы отправили слепки в Питер, но я им сказал, что Риге-то я это делаю в подарок, а вы хотя бы символически заплатите тысяч 20 долларов, фактические издержки копирования. "Да, — говорят, — приезжайте, договоримся". Приезжаю, а мне нагло так говорят: "Ты кто такой? Какое ты имеешь вообще к этому отношение? Справка, что это твои слепки, есть?" — спрашивают.

Я страшно обиделся, и когда отливка копии Петра заканчивалась, поехал в Питер, взял отлитую голову, хотел увезти в Ригу. Была жуткая паника, потому что срывалось открытие Константиновского дворца и встреча G8, на ноги подняли ФСБ, меня арестовали и отвезли в кутузку. Просидел час за решеткой, к концу дня меня все же выпустили, и мы с женой переулками, переулками помчались на поезд и уехали в Ригу. Голову оставил у друзей, ее потом нашли и, угрожая разором, отобрали. Денег, конечно, не заплатили.

Но творческий процесс мне понравился, и я поговорил с мастерами по поводу Барклая. Мое детство прошло на Сколас, дом 4, в полуподвальчике, где сейчас магазин Вивьен Вествуд, и в песочнице возле постамента Барклаю. Они взялись. Говорят, что я установил памятник Барклаю. Ерунда, сам-то памятник, гранитный куб с надписью «Генерал-фельдмаршал Князь Барклай-де-Толли» стоял лет девяносто, никто и внимания не обращал. Мы восстановили пропавшую верхушку, скульптуру. Было гораздо интереснее, чем с Петром: задача не технологическая, это я уже умел, а творческая: создать новую скульптуру по мотивам оригинальной, и чтоб она город украсила. Кажется, получилось.

Тут мне господин Упманис, директор Агентства памятников, говорит: "Г-н Гомберг, почему вы все время делаете неправильные памятники?" — "А какие правильные?" — "Вот, например, на фасаде здания Сейма была скульптура Лачплесиса, в нише". Заинтересовался.

Да, но исторически в нише стоял Плеттенберг, магистр ордена, кого восстанавливать? Спросили Совет по памятникам. Те ответили: какой, к черту Плеттенберг? Конечно, наш Лачплесис! И кстати, добавили депутаты от ТБ, не трудитесь, сами сделаем!

Ну, такое с ними часто бывало. Памятник Гунару Астре тоже грозились смастерить, где он теперь? Я выждал года два, пока все обещания прочно забылись, и заказал по фотографии работу скульптору Эдвину Круминьшу. Смешно: мы никак не могли замерить нишу, где он стоял, а спросить-то нельзя, сюрприз. Договорились с охранником Сейма, тот тихонечко нас пустил к нише, замерили. Подходят Lāčplēša dienas, мы преподносим Сейму – вот, пожалуйста, подарок. Паралич… Как?! Из грязных рук этого Гомберга? И взять как-то неловко, и не брать нет причин. Два года мариновали, а памятник стоял у меня во дворе.

Меня тогда еще доставали, что делаю памятники неправильной национальности. Г-н Янис Страуме, спикер Сейма в "Латвияс Авизе" писал, что нужно делать не Армитстеда, а Яниса Бауманиса, первого архитектора. Потому что, не поверите, «латыш лучше»! Я разозлился, написал в газету: а с Лачплесисом у вас какие проблемы? Он-то какой национальности, полукровка, если у него то ли мама, то ли папа – медведь? Точно не помню, но какая-то зоофилия была. Представьте себе, "Латвияс Авизе" напечатала, даже сопроводила смешным рисунком. Лачплесис в паспортном столе, глаза выпучены. «Национальность писать? Не надо, я наполовину медведь».

Кончилось это тем, что, когда мы делали Армитстеда…

С Армитстедом мы попали в струю – мне хотелось его сделать, потому что это человек выдающийся. Понимаете, я никогда не делал новых памятников, я только восстанавливал то, что было или было запланировано. Существовало решение Рижской думы от 1913 года поставить Армитстеду бюст на канале у мостика Тимма. Потом о нем забыли. Скульптор Андрис Варпа начал делать бюст, и тут Ояр Спаритис говорит: «А ведь Армитстед был выдающейся личностью. Может, ему в полный рост?» Тут и Варпа: «Раз уж делаем фигуру, то давайте с женой». Ну, раз так, то я заказываю и собачку. Спаритис: «Какая еще собачка?» А я не хочу памятников, постаментов, хочу садовую скульптуру, чтобы — люди среди нас, гуляют по аллеям, с собакой. На собаке детишки пусть возятся.

Обсудили с Родни Редклиффом, правнуком Армитстеда, он в Риге часто бывает. Родни – человек пунктуальный, ответил письменно: «Я перебрал все имеющиеся у меня материалы, и ни в одном я не нашел указаний, что у прадеда была собака. Но равным образом я не обнаружил и доказательств противного, то есть что у него не было собаки». А мне больше ничего не надо. Спаритис удивляется – почему чау-чау? Да потому что у меня чау-чау. Кто платит, тот и заказывает музыку. Но пришлось доказать, что порода была распространена в Англии именно в то время, из лондонского Королевского клуба чау-чау нам сообщили, что такая собака была у лорда Гладстона, премьера Англии, с которым дядя Армитстеда сидел рядом в парламенте, и вполне могла быть и у нашего мэра. В общем, сошлось.

Кстати, первую пару чау привезли в Англию в восемнадцатом веке и поместили в зоопарк с надписью «китайская съедобная».

Спаритис говорит: «Если собака, то пусть хотя бы сзади, чтобы не портила ансамбль». Я возмутился: у вас когда-нибудь была собака? Чтобы собака сзади плелась? Собака всегда впереди, это она вас тащит, она вас гордо прогуливает.

И сделали мы собачку – причем согласовывали по е-мейлу по программе визита королевы Елизаветы с Букингемским дворцом и Рижской думой. Дворец нам честно отвечал, дума – нет.

– Понятно. И руки ваши на памятниках есть, и собака ваша…

– Да, немножко есть… Знаете, в средние века художнику если заказывали картину, то просили – меня вот тоже в этом уголке нарисуй, маленького…

Королева открыла памятник, похвалила. Г-жа Вайра Вике Фрейберга на приеме в Малой Гильдии это мне передала. Я тут же написал ей письмо: «Спасибо Вам за спасибо. Похоже, обстановка вокруг памятников наконец смягчилась, давайте воспользуемся случаем и разберемся с Лачплесисом, застрял у меня в дворе». Получаю ответ, что это «…вопрос Сейма и Рижской думы, но я лично не вижу причины отказываться от tik dāsnas dāvanas». Я тут же — «Канцелярия Сейма, копия — Рижская дума»… и прикладываю письмо. Деться им было некуда – ладно, черт с тобой, берем! Все фракции опросили, звонят: «Не очень удобно говорить, но последнее возражение, фракция ТБ против таблички с надписью». А на табличке, отлитой заодно, написано, что этот Лачплесис – копия первого, Рихарда Маура 1920 года… Работа Эдвина Круминьша, pasūtītājs — не dāvinātājs! — Jevgenijs Gombergs. «Да пожалуйста, — говорю, — спилим мы вам это табличку! Но «технические данные» с обратной стороны, в полой части, могу написать?» — «Внутри — пожалуйста!» В общем, написал я на Сейме: «Здесь был Вася».

– Здесь был Женя…

– Ну да, шутка. А потом была шутка с Золотым рыцарем. В оригинале он украшал, как и Роланд на Ратушной, артезианскую скважину-водокачку. Таких много сделали в конце XIX века, еще до водопровода Армитстеда, решетки кое-где сохранились, например на канале, на бульваре Райниса, где остановка у вокзала. Горожане его любили, на Рождество к копью елочку приделывали, фонарики.

Скульптурка была из шпиалтера, покрыта бронзовой позолотой и сильно проржавела за двадцать лет. Ее сняли и поместили в Музее истории Риги и мореходства, напротив Кристапа. Денис Гочияев, покойный, месяца два снимал гипсовую копию, потом отлил Рыцаря в бронзе и покрыл чистым сусальным золотом, это не очень дорого, тысячи полторы долларов. И поставили во дворе дома на Вальню, 3.

– А там с думой проблем не было?

– С думой не было проблем, потому что это частная территория. В 2002 году, когда мы установили Барклая прямо под окнами г-жи Вайры Вике-Фрейберги, она на следующий день возмущалась на радио: «…пусть эти коммерсанты своих садовых гномиков, фламинго и всяких прочих полководцев ставят у себя во дворе». Я как раз хорошо ее понимаю, она же канадка, а в Северной Америке идиотские гипсовые поросята, утята, гномики — перед каждым домом на лужайках. Ну, я 2003 году купил двор вместе с домом на Вальню, 3, и, как было велено, поставил «разных прочих полководцев», то есть рыцаря, во дворе. А табличку с цитатой президента Вайры Фрейберги про гномиков на латышском и английском прикрепил с обратной стороны этого памятника.

– А который это дом?

– Идете от Пороховой башни по Вальню — и второй дом, там магазин Escada. Если вы зайдете во двор, пройдете насквозь и попадете на Ливу лаукумс.

– Там еще столовая была…

– Еще бы! Так я эту столовую и выгонял! Там был последний в этой стране компот из сухофруктов и макароны по-флотски, которые теперь называют «спагетти карбонара». В доме был штаб ДОСААФ, и толстенные всегда закрытые железные ворота, а с другой стороны тупик с вечной рекламой пива Paulaner. Когда-то там был проход, но его забили трансформаторной будкой. А до этого сквозь всю Ливу лаукумс там шла улица Ķēniņa, продолжение Lielā Ķēniņa, нынешней Вагнера. Ливу лаукумс когда-то была совсем крошечная, и между Lielā Ķēniņu и Kalēju текла река Rīga, которая потом стала Rīdzene, ширина ее была метров тридцать, шире, чем Бривибас. Потом ее постепенно засыпали. И река как раз протекала под домом на Вальню, 3. При реконструкции мы потратили тысяч 200 латов на укрепление фундамента поверх бывшего русла реки. Большое удовольствие – восстановить средневековую улицу в городе. В проходе дома я повесил для туристов и экскурсоводов световые табло, где видна история.

– Что вы любите в Риге?

– Даже не знаю.

– Рига как-то выделяется среди всех прочих городов?

– Конечно. В Европе я был почти во всех столицах, есть с чем сравнивать. Рига – очень соразмерный для меня город, сочеловечный… Еще нравится Лондон, Париж не трогает. Но Рига мне больше всего по душе. Я к ней привык, я тут родился, и тут я, наверно, умру.

– Так вы уже в начале разговора сказали, что вы в первую очередь рижанин, а не русский, или еврей, или еще кто-то…

– Да, наверно, моя национальность – рижанин.

– Вот Рижская дума могла бы вам выдать паспорт гражданина Риги.

– Если говорить о родине, то мы же – мое поколение – на самом деле лишены родины. Сказать: «моя родина — СССР» — глупо. Пионерское, комсомольское воспитание – это было. Например, на занятиях в «Спутнике» у нас спрашивали: вот приедет иностранец, увидит у вас очередь, и что вы ему скажете? Или — "у вас правда есть магазины-распределители, которые не для всех?" И я им убедительно отвечал так, что все затыкались.

– А у вас негров бьют…

– Нет, это примитивно. Я объяснял так: понимаете, действительно, на всех не хватает, это правда, но когда-нибудь хватит. И когда на всех не хватает, приходится давать в первую очередь лучшим. А кто лучший – это наше дело, не мешайте, сами разберемся… Вы говорите, что это номенклатура, но этими магазинами пользуются и ветераны войны, и матери-героини. Сам я, конечно, этому слабо верил, патриотом не был и тогда, но убедительно сказать умел. Даже, помню, защищал Ленина, когда кто-то его называл убийцей, — не трогай святое! Удивляюсь, насколько я был одураченным и наивным.

Иногда у меня спрашивают: когда же наконец установят памятник Петру? Я отвечаю: не раньше, чем похоронят Ленина. Он застрял не в Мавзолее, а в сознании общества. И не в Петре дело, дело в нашем сознании. Я даже статью написал в "Неаткариге": «Неустановленный Петр — как непохороненный Ленин».

Чем еще интересна история с памятниками? Одна дама, Ульрика фон Хиршхаузен, немка, профессор истории, — она три года преподавала в ЛУ и занималась Петром еще до меня, — объяснила мне: «Знаешь, почему ты столкнулся с таким сопротивлением? Потому что ты занимаешься деконструкцией. Латвия сегодня – молодое государство, и оно творит свой исторический образ. И в этом образе латыши – маленький народ, который победоносно боролся с угнетателями. А ты расставляешь все по местам, разбиваешь имидж».

Я не буду «пробивать» Петра. Если он стоит во дворе, значит не пришло время, не дозрели. Впрочем, если спросите, я бы его поставил на площади на Тейке. Он на Тейке уже прижился.

Окончание ЗДЕСЬ