На смену модерну все уверенней приходят элементы постмодерна, которые еще каких-то 20-25 лет назад были скорее предметами интеллектуальных игр в университетских аудиториях, а не очевидными тенденциями современной эпохи.

Общество постмодерна является крайне неоднозначным феноменом. Не менее неоднозначными и зачастую взаимопротиворечащими являются и трактовки этого феномена. На самом деле существует множество «постмодернизмов», дополняющих друг друга и конкурирующих между собой. Однако никто не сомневается, что одной из основных тенденций стремительно наступающего общества постмодерна является следующая: случайное бросает вызов абсолютному, а локальное – универсальному.

%script:googleAdSense%

Другими словами, происходит восстание против любой цельности и единообразия, а реальность начинает превращаться в конгломерат случайных фрагментов и локально и контекстуально обусловленных явлений. В сфере межкультурных отношений это прежде всего означает, что ценности и идентичности сегодня приобретают локально-общинный и транснационально-сетевой характер.

Из-за выхода на первый план локально-общинных и транснационально-сетевых культурных идентичностей в современном мире происходят следующие процессы и явления:

— отмирание национального государства, что приводит в отчаяние консерваторов, националистов-этатистов (государственников) и «старых правых», ментально и парадигмально задержавшихся в эпохе модерна;

— кризис политической нации, чего отчаянно не хотят признавать либералы;

— ослабление роли социально-экономической мобилизации в политике, чего упорно не понимают многие левые, особенно те, которые до сих пор мыслят категориями марксистского экономизма.


Ситуация в Латвии

Непонимание или нежелание понять три упомянутые тенденции характерно также и латвийскому политическому истеблишменту и экспертному сообществу. В течение 2011 года в Министерстве культуры Латвии создавалась программа общественной интеграции, официально названная «Основные положения политики нацональной идентичности, гражданского общества и интеграции на 2012-2018 годы».

Документ вызвал неоднозначную, главным образом критическую реакцию общественности. Основной проблемой, однако, было то, что в ходе разработки и обсуждения данной программы спор происходил почти исключительно между националистами, которые защищали культурное единообразие национального государства, и либералами, которые отстаивали «прогрессивное» англо-американское понятие политической нации, где на первый план должны выходить гражданские идентичности.

Практически не было слышно аргумента, что в активно наступающем обществе постмодерна, в котором все случайно, локально, контекстуально, ситуативно и сетеобразно, уже нет места таким цельным и тотальным категориям, как национальное государство или единая политическая нация. Наступает эра множества локальных и транснациональных автономных общин и сообществ, каждая из которых будет уникальна и самобытна.

Изначальный тезис инициатора разработки упомянутой программы Сармите Элерте о необходимости защищать уникальность культурного пространства Латвии, который она озвучивала еще до того, как началась работа над данным документом, был на самом деле морально и исторически оправдан.

Точнее, он был бы оправдан, если б под ним понималась действительная борьба за уникальность, выраженная в желании сохранить культурно-цивилизационное разнообразие и многообразие человечества и направленная в первую очередь против подавляющего, унифицирующего и гомогенизирующего влияния либеральной глобализации.

Однако вскоре стали очевидны те политические установки, которые сделали программу очередным бесперспективным, бессмысленным, на практике неосуществимым и, главное, нелегитимным бюрократическим творением. Вместо акцента на противостояние унифицирующим и обезличивающим силам глобализации в программу был включен мощный компонент вестернизации.

Кроме того, проявления культурной самобытности страны были целиком и полностью ассоциированы только с латышской культурой. Таким образом, не было признано, что важнейшими элементами уникальности культурного пространства Латвии являются также местные, зачастую локально сформировавшиеся разновидности культур других народов.

Слепое преклонение и раболепие перед всем идущим с Запада, будь то фаст-фуд или требование фискальной дисциплины, и несоответствующее современным реалиям апеллирование к национальному государству вообще является одним из основных отличий наших латышских националистов от многих европейских «постмодернистских» националистов, представленных, например, движением континентальных, преимущественно французских «новых правых» (не путать с англо-американскими «новыми правыми» эпохи М.Тэтчер и Р.Рейгана) и представителями «третьей позиции» (не путать с социал-неолиберальной концепцией «третьего пути» Э.Гидденса и Т.Блэра).

В действительности латышские националисты, конечно же, не являются никакими приверженцами национальных интересов – в этом смысле у них нет ничего общего ни с венгерским «Йоббиком», ни с финскими «Истинными финнами», которые поистине озабочены ослаблением суверенитета своих стран в рамках Евросоюза, потерей уникальности своей культуры под давлением глобализации и стремительным ухудшением демографической ситуации в контексте доминирования ценностей индивидуализма, гедонизма и потребления.

Наши националисты являются вовсе не националистами, а просто русофобами, или, еще точнее, провинциальной обслугой западных интересов, ведущей русофобскую пропаганду в целях удержания своих компрадорских позиций.

Вместо того чтобы вместе с другими этносами Латвии бросить вызов неолиберальному экспансионизму, в самом деле разрушающему традиционные идентичности, местные «националисты» пытаются противостоять тому, чему уже противостоять невозможно – закату эпохи моноэтнических государств (которые и раньше таковыми являлись только условно).

Концепция «кровь и почва», подчеркивающая тесную взаимосвязь этнического происхождения и жизненного пространства, обозначенного четкими государственными границами и дающим данному этносу не только пропитание, но и защиту от внешних рисков и чувство стабильности, действительно была основополагающей для националистов эпохи модерна.

Однако в обществе постмодерна происходит размежевание между кровью и почвой, ибо этническая родина и национальное государство зачастую уже не в состоянии защитить человека от глобальных вызовов и обеспечить сохранение, воспроизводство и наращивание генофонда этносов, исторически сформировавшихся на данной территории.

Параллельно происходит размежевание также между территорией и идентичностью. Сегодня важными элементами этнической идентичности по-прежнему являются язык, культура в широком понимании (система ценностей, образ мышления, стиль жизни), символические и ритуальные практики, чувство принадлежности к своему этносу, подсознательное ощущение комфорта при общении именно с представителями своей этнической и лингвистической группы, а также разные более специфические, закрепленные традицией факторы. Однако все реже элементом этнической идентичности является конкретная территория.

В рамках мыслительной парадигмы модерна до сих пор пребывают не только латвийские либералы, мечтающие о создании единой политической нации, и националисты, кричащие об угрозах национальному государству, но и также многие левые активисты. Они в Латвии сегодня в основном представлены малочисленными группами единомышленников социал-демократической направленности.

Пытаясь уклониться от решения болезненных этнических и языковых проблем, они упорно не понимают, почему им не удается мобилизовать неимущие слои населения, опираясь на «универсальные» социально-экономические лозунги. Реалиям постмодерна не соответствует и убежденность местных левых в возможности возродить на планете государство благосостояния.

На самом деле это не только невозможно, но и не нужно. В ретроспективе становится очевидным, что государство благосостояния не только способствовало развитию общественно пассивной, аполитичной и потребительской культуры, но и явилось важным источником усиления легитимности капиталистически-бюрократической системы.


Как жить дальше?

Мой опыт по сведению между собой латышских и русских общественных активистов с целью побудить их сформулировать и осуществить общие гражданские инициативы не был удачным. Камнем преткновения, как и следовало ожидать, стали этнические и языковые вопросы, в которых ни одна из сторон не была готова на какие-либо компромиссы.

Схожая бескомпромиссность сегодня наблюдается и среди широких слоев населения. Возникает вопрос: а возможен ли — и, главное, нужен ли вообще компромисс в таких вопросах?

Осознание тупика в межэтническом диалоге сейчас наводит меня на мысль, которую я еще какое-то время назад упорно отгонял от себя: двухобщинный или даже многообщинный путь становится для сегодняшнего латвийского общества наиболее приемлемым и органичным. Действительно, единственным выходом в теперешней ситуации является вовсе не единая политическая нация, а взаимоуважительные коммунитарные отношения, в которых автономные общины развивались бы отдельно друг от друга в области культуры, в то же самое время активно взаимодействуя и сотрудничая в экономической и политической сферах.

Это куда лучше, чем параллельные общества сегодняшней Латвии, лишенные взаимодействия и диалога в большинстве областей общественной жизни. В таких межобщинных отношениях основополагающим условием должно было бы стать взаимное признание права на самобытность, культурную уникальность и отличие. Всем необходимо осознать, что защита своей самобытности является легитимной только до тех пор, пока признается и уважается самобытность другого.

Интересно, что главной силой, замедляющей создание таких отношений, являются вовсе не националисты, а скорее так называемый либеральный центр, представители которого пытаются утопить насущные проблемы в политкорректном словоблудии и вернуть то статус-кво, которое существовало до референдума за русский язык как второй государственный.

В свою очередь, источник таких перемен сегодня видится именно в русской общине, где в данный момент, возможно, зарождаются зачатки высокоэнергичной демократии. Как раз русские активисты сейчас воплощают проактивный, а не реактивный социальный активизм, выдвигая радикальные альтернативы и изменяя политическую повестку дня посредством актуализации реальных, но доселе замалчиваемых проблем.

Более того, благодаря очевидной политической активизации в среде отдельных групп русских общественников, в латвийскую политику начинают проникать энергия, динамизм, экспериментализм и пассионарность, разрушая технократически-бюрократическую, механически-бухгалтерскую модель управления страной. Приход таких политических сил, как, например, партия «За родной язык», в политику Латвии уж никак не вписывается в те процессы стандартизации политических платформ, которые, по сути дела, не давали жителям страны возможности понять, кто есть кто и кто на что способен на политической арене.

Власть в Латвии в конце концов должна принадлежать обществу высокоактивных граждан, а не клике технократов, компрадоров и местных клерков международного и транснационального капитала. Развитие страны напрямую зависит от расширения возможностей для общества — как в экономике, так и в политике. Мобилизация населения в целях преодоления кризиса является гораздо действенней любых самых эффективных административных методов и менеджерских решений.

В то же самое время политическая власть не должна просто пассивно надеяться на инициативу со стороны населения – власть обязана стимулировать и организовывать эту инициативу, запустив мотивирующие программы и создав все другие необходимые условия. Понятно, что это помимо всего прочего требует срочной ликвидации института безгражданства в Латвии.

Также ясно, что из-за наличия известных противоречий и антагонизмов в латвийском обществе такая мобилизация сейчас возможна только на уровне общин и сообществ, делящихся в данном случае по этнолингвистическому и (в определенных районах страны) территориальному признаку.

В связи с тем, что преодоление современных кризисов, как мировых, так и местных латвийских, невозможно без целенаправленного подключения общества к решению насущных проблем, необходимо радикальное расширение механизмов и форм социального включения и вовлечения. Демократия – это не просто отдача своего голоса на парламентских или местных выборах, а регулярное и активное участие народа (сообщества, общины, группы и т.д.) в определении своей судьбы.

Более того, такие понятия, как гуманизм, социальная справедливость, законность, формальные права, равенство и даже свобода, не имеют прямого отношения к демократии. Единственным истинным критерием демократии является политическое участие. Притом либерал-«демократы» лукавят, утверждая, что свобода человека прежде всего связана с частной сферой.

На самом деле свобода проявляется именно в активном участии в общественной и политической жизни, в возможности влиять не только на свою судьбу, но и на социальную среду вокруг себя, в возможности менять общественный статус-кво. Именно по этой причине, имея институт безгражданства, Латвия не может считаться ни демократической, ни свободной страной.

Так как уровень демократии измеряется не набором или количеством формальных демократических структур и учреждений, а фактическим участием населения в этих структурах и учреждениях, в Латвии важно развивать реально работающие дополнительные и параллельные каналы народного волеизъявления.

Нужно расширять возможности референдумов, в том числе вводя их на уровне самоуправлений, и где возможно — реанимировать органические локально-общинные формы демократии согласно территориальной, культурной и этнической дифференциации (например, в Латгалии), таким образом соединяя инновацию с традицией.

Современный «дефицит демократии» может быть преодолен только путем укрепления связи между народом и его представителями в органах управления, только посредством достижения единства между теми, кто делегирован во власть, и теми, кто осуществил акт данного делегирования.

До сих пор в целях удержания власти латвийские политики активно задействовали механизмы социального исключения.

Сейчас русские активисты бросают вызов этой циничной антинародной практике, привнося в публичную сферу элементы метаполитики – политики столкновения идей и убеждений. Долгое время основной формой осуществления власти в Латвии было деполитизированное технократическое администрирование и механическая координация разных корпоративных и экономических интересов. Непрерывное культивирование русофобии служило единственным средством пробуждения страстей в этой политической рутине, единственной стратегией мобилизации народных масс.

В результате находящиеся у власти финансовые клерки и технократы являются совершенно не приспособленными и не готовыми к настоящим столкновениям в области метаполитики. Поэтому есть серьезные основания ждать значительные перемены, тем более что волюнтаристский фактор в среде русских активистов Латвии в данный момент совпадает с реальными преобразованиями эпохи постмодерна.