Предложенный г-ном Эгилом Левитсом проект преамбулы латвийской Конституции (Сатверсме) — хороший повод порассуждать о том, состоялось ли латвийское государство, и если состоялось, то сколько таланта в него было вложено и получилось ли в итоге достойное произведение управленческого искусства.
 
В настоящих очерках тезисно анализируется как Конституция Латвийской Республики, так и предложенный проект преамбулы Конституции, а также проблемы развития латвийского конституционализма. Перевод Сатверсме на русский язык взят с сайта Конституционного суда Латвии.
 
 
I. Критика конституции Латвийской Республики (КЛР)
 
1. Двухэтапное «восстановление в действии» (в 1990 и 1993 годах) КЛР 1922 года — акт экзотический и, прежде всего, разумеется, символический, призванный в первую очередь обслуживать теории «оккупации» и «непрерывности». В то же время это акт совершенно незаконный и неправовой, т.к. в компетенцию парламентов входит принятие и отмена законов, но не их «восстановление». «Восстановление» законов, тем более основного закона, восстает против правовой преемственности (в смысле преемственности права) и обладает совершенно непредсказуемыми правовыми последствиями. Ситуация усугубляется тем, что сама КЛР не содержит прямого указания на то, что Сейм вообще принимает законы — на это есть только косвенные указания типа «Президент государства провозглашает принятые в Сейме законы» (ст. 69). Помимо предположительного принятия законов, Сейм, согласно ст. 24, «выносит постановления», а также «принимает решения» — ст. 67, например. Чем отличаются друг от друга эти акты — непонятно.
 
2. Ст. 64 КЛР гласит, что «Право законодательной инициативы принадлежит Сейму, а также, в порядке и в пределах, предусмотренных настоящей Конституцией, народу». Право законодательной инициативы, и право принимать законы — разные вещи. Тем более непонятно, чем «право законодательной инициативы» (ст. 64) отличается от права внесения законопроектов (ст. 65). (Алексей Димитров, снабдивший меня ценными замечаниями, утверждает, что перевод ст. 64 неверный, что, согласно ей, Сейм и народ являются законодателями. В таком случае указанные выше вопросы не имеют под собой основания, только вот зачем размещать на авторитетном сайте неверный перевод?).
 
3. Из всех возможных ветвей власти КЛР более или менее удовлетворительно описывает только власть Президента государства, имеющую по природе своей гибридный характер. Вместо языка делопроизводства органов государственной власти и местного самоуправления КЛР отчего-то оперирует «рабочим языком». (По утверждению А.Димитрова, «рабочий язык» и есть «язык делопроизводства» по-латышски. Если это так, то следовало бы различать язык документооборота (язык делопроизводства) и язык делового общения — заседаний и пр. (рабочий язык)).
 
Принцип разделения властей не заявляется вовсе, что автоматически ставит вопрос о том, можно ли считать Латвию правовым государством (заявления о действии принципов правового государства, как и декларации себя правовым государством, также нет). Более того, ряд положений КЛР прямо говорит о том, что принцип разделения властей является для Латвии необязательным, например, ст. 6З: «Министры, даже если они не являются членами Сейма, а также уполномоченные министрами ответственные должностные лица имеют право принимать участие в заседаниях Сейма и его комиссий и вносить дополнения и поправки к законопроектам», т.е. министры не просто могут быть членами Сейма, а им прямо рекомендовано это — «даже если они не являются».

Подобную неудачную конструкцию можно отнести к «ошибке переписчика», т.к. при составлении проекта КЛР в качестве основы использовалась Веймарская конституция (Конституция германской империи) 1919 года, ст. 65 которой определяет, что «В рейхсрате и его комиссиях председательствует член имперского правительства. Члены имперского правительства имеют право — а в случае требования обязаны — участвовать в заседаниях рейхсрата и его комиссий. Во время прений их должно выслушивать всякий раз, как они потребуют этого». «Ошибка переписчика» заключается в том, что взаимоотношения германских министров с федеральным собранием были перенесены на однопалатный парламент унитарного государства. Однако факт остается фактом: принцип разделения властей КЛР не заявляется и не выдерживается.
 
Не заявляется, кстати, и тот факт, что Латвия является унитарным государством. Данное заявление представляется необходимым, т.к. ст. 3 определяет каталог земель Латвии, что может навести на мысль о ее федеративном устройстве.
 
4. Не заявляется также как верховенство КЛР, так и то, что законы принимаются в соответствии с КЛР. Не провозглашается обязательность соответствия проектов международных договоров, которые заключает ЛР, конституции. Не заявляется высшая юридическая сила международных договоров по отношению к законам, не говорится также о том, что общепризнанные принципы международного права являются неотъемлемой частью латвийского законодательства — положение, присутствовавшее даже в Веймарской конституции (ст. 4). Отсутствие верховенства КЛР, крайняя простота ее изменения, а также отсутствие каталога органических законов сводят иерархию законов Латвии фактически к одному уровню. В связи с чем представляется несколько вымученной компетенция Конституционного суда, который «рассматривает дела о соответствии законов Конституции» притом, что сами законы, согласно КЛР, не должны соответствовать КЛР.

Все это еще более укрепляет сомнения в том, что в Латвии действует принцип разделения властей. При такой КЛР деятельность Конституционного суда становится самоценной, т.е. фактически конституционный суд и есть КЛР.
 
5. Туманная компетенция Конституционного суда становится еще более сомнительной после знакомства с конституционными вариациями на тему ответственности представителей высших органов власти. В частности, ст. 53 определяет, что «Президент государства за свою деятельность политической ответственности не несет». Политическая ответственность в современном понимании — один из видов конституционной ответственности, которая наступает за конституционное правонарушение. Политическая ответственность в интересующем нас ракурсе может принимать следующие формы: отмена или приостановление антиконституционного акта, отрешение от должности, досрочное расформирование органа власти (есть и другие формы). Конституционный надзор, осуществляемый Конституционным судом, как раз и призван устанавливать политическую ответственность, прежде всего Сейма, в виде отмены законов, но КЛР устанавливает повсеместно другую форму политической ответственности — Сейм может выразить недоверие Президенту министров (ст. 59),  Президент государства вправе возбудить вопрос о роспуске Сейма (ст. 48), Сейм, в свою очередь, «может постановить о смещении Президента государства» (ст. 51). При этом Президент государства, как уже было показано, странным образом освобожден от политической ответственности.
 
Конституционный надзор в качестве механизма привлечения к политической ответственности на таком фоне выглядит избыточным.
 
6. У Президента государства вместо права инициации конституционного надзора — право приостановить действие закона (ст. 72). Также Президент государства может вернуть закон в Сейм «мотивированным письмом» (ст. 71), при этом не говорится о том, что эта мотивация как-то связана с несоответствием закона КЛР. Интересно, что данная коллизия решается не правовым путем — передачей спорного вопроса в Конституционный суд, а политическим — «Если Сейм закон не изменит, Президент вторично возражать не может». КЛР, к сожалению, вообще не регулирует вопрос о том, в каком случае и по чьему ходатайству возбуждается производство конституционного надзора.
 
7. Структура КЛР — ужасна для 2013 года. Через точку с запятой: не заявлена национальная валюта и компетенция Банка Латвии; компетенции Сейма и Кабинета министров фактически не прописаны; местное самоуправление не гарантировано и подано через избирательное право в главе «Основные права человека»; главы «Международные отношения» также нет, а положения об участии Латвии в ЕС включены в главу «Законодательство» и т.д. и т.п.
 
8. КЛР содержит минимум делегационных норм и оговорок закона, в связи с чем связь КЛР с обычным законодательством — минимальна. Оговорок закона нет даже там, где они явно предусматриваются, например, в ст. 26: «Сейм обязан назначать в определенных случаях парламентские следственные комиссии, если того требует не менее одной трети членов Сейма». Очевидно, что в тексте должно быть «в определенных законом случаях». По сути не заявлены основные правовые принципы, нет, повторюсь, отсылки к общепризнанным нормам международного права. Это открывает дорогу к фиктивности КЛР, а также к сакрализации КЛР — последнее можно считать свершившимся фактом. Данное утверждение хорошо иллюстрирует заявление председателя Юридической комиссии Сейма Илмы Чепане: «Преамбула к Конституции — святое дело для Латвийского государства».
 
(А.Димитров возражает мне, что нет смысла превращать КЛР в учебник по теории государства и права. С данным утверждением можно согласиться лишь в том случае, если отменить все учебники по конституционному праву — при таком подходе они становятся просто ненужными. Как в таких условиях может работать Конституционный суд, не превышая постоянно своих конституционных полномочий — непонятно.)
 
9. Нерешенным в КЛР остается и вопрос корпуса конституционного законодательства. В дискуссии вокруг проекта преамбулы постоянно встречалась фраза «и другие конституционные акты». (Корпус конституционного законодательства указан, например, в ст. 112 конституции Чехии 1993 года). А.Димитров, в частности, указал, как на конституционный акт, на Декларацию независимости 1990 года. И отметил в комментарии, что «Сначала в доктрине ее стали считать актом конституционной силы, потом это же признал Конституционный суд». (Для сравнения: конституция соседней Литвы в ст. 6 определяет, что «Конституция является целостным и непосредственно применяемым актом». Что, конечно, идеальная конструкция — конституционный корпус может быть и не консолидированным, но в этом вопросе необходима определенность — как в Чехии).
 
Последнее я полагаю неприемлемым, т.к. основная функция Конституционного суда (тем более с учетом спорности его существования вообще) — конституционный надзор. Суд не может выполнять эту функцию, если он сам определяет, что и с чем ему сравнивать в порядке надзора. Данная мысль только подтверждает приведенное выше предположение о том, что Конституционный суд в Латвии имеет непомерную компетенцию и, по сути, самодостаточен. Здесь уместно привести для сравнения идеальную, на мой взгляд, конструкцию из той же Веймарской конституции, согласно которой «Германский народ (…) дал себе эту конституцию». Народ, а не творцы доктрины или Конституционный суд.
 
Латвия также, по примеру некоторых стран, назвала одну из своих спецслужб, а именно, контрразведку, Бюро по защите Сатверсме. Что именно защищает эта служба, если, как было показано, многих основных принципов правового государства в КЛР нет? Нельзя бесконечно выводить правовые принципы только из голословного для современной Латвии утверждения о том, что она является демократической республикой — ст. 1.
 
10. Приколоченная гвоздями к основному тексту КЛР глава «Основные права человека» производит крайне удручающее впечатление. Начиная с того, что данная глава вообще не оперирует свободами и запретами, в результате чего появляются такие конструкции, как «право на неприкосновенность частной жизни» (ст. 96) вместо «неприкосновенности частной жизни». Особенно хорошо утверждение о том, что «Каждый имеет право на собственность» (ст. 105) — вместо неприкосновенности собственности. Следует, видимо, подумать о том, чтобы приехать в Латвию и потребовать свою долю собственности, раз уж у меня, как у каждого, есть на это право…
 
Повсеместно употребляемое «право на свободу» вместо «свободы» говорит о непонимании доктринальной разницы между «правами» и «свободами» — проблема, растущая из Всеобщей Декларации прав человека. Показательно и сокращение традиционного названия главы «Основные права и свободы» до «Основные права человека». Название, кстати, неточное, т.к. целый ряд прав, в том числе избирательное право, принадлежит не человеку, а гражданину Латвии.
 
Тотальная история с кражей у русских латвийского гражданства различима только под микроскопом, при особо вдумчивом прочтении пассажа о «каждом, имеющем латвийский паспорт» (ст. 98). На этом месте читатель КЛР должен задуматься и спросить себя, а чем же такой «каждый» отличается от «гражданина Латвии».
 
Права национальных меньшинств заявлены явно недостаточно (ст. 114).
 
Запрет на дискриминацию дан отчего-то исключительно в отношении прав человека (ст. 91), хотя запрет на дискриминацию является гораздо более широким, и сам по себе входит в каталог прав человека. Пределы осуществления прав человека даны в одной статье 116, хотя разные права обладают разными граничными условиями.
 
Указанная в ст. 99 «свобода сознания» — непонятна (А.Димитров вновь ссылается на неверный перевод; верный, по его утверждению — «свобода совести»).
 
Интересно, что право участия в политических партиях принадлежит не гражданам Латвии, а «каждому» — ст. 102. Данное обстоятельство делает затрудненным возникновение конституционных обычаев, например, обычай поручать формирование Кабинета министров лидеру победившей партии, которым может оказаться «иностранец» — искусственный или натуральный, не имеющий права на занятие этой должности.
 
 
II. Общие замечания о конституционной реформе в Латвии
 
11. «Восстановление в действии» КЛР имело в первую очередь символический характер, т.к. по такой конституции в XXI веке жить и работать нельзя. Ремонту КЛР не подлежит, и ни одну из новейших поправок к КЛР нельзя признать удачной. Однако вопрос принятия новой КЛР грозит утратой соответствующего символизма и сакрального наполнения, что для политического большинства в Латвии политически неприемлемо. Конституционное развитие в таких условиях возможно только в англо-саксонской системе права, но никак не в континентальной. Латвия же с такой КЛР идет каким-то непонятным путем, очевидно излишне доверяя содержательное наполнение КЛР Конституционному суду.
 
12. На все вопросы о положительных характеристиках КЛР, как основного закона, может быть дан только один общий ответ — «нет». Является ли КЛР социально обусловленным законом? Нет. Является ли она правовым законом? Нет. Работает ли она сама, как закон, на достижение общественного согласия и снижение уровня социальных конфликтов, играет ли она интегрирующую роль? Нет. Работает ли она просто, как закон? Тоже, очевидно, нет — в КЛР не заявляется, что она является законом прямого действия.

Сакрализация КЛР должна была привести к следующей деформации правосознания латышей, как «государствообразующей нации»:
 
— все, что нам нужно, есть в конституции;
— того, что нам не нужно, в конституции нет.
 
13. Тип КЛР в ее современном виде с трудом поддается определению. От типа конституции зависит ее «срок годности» — либеральные конституции более «живучи», чем этатистские. Выбрав из сугубо политических соображений стратегию «восстановления» КЛР и ее последующего «достраивания», Латвия пошла либеральным путем, «совершенствуя» абсолютно этатистскую в основе своей КЛР. Перенос конституционной «тяжести» на Конституционный суд, как уже было отмечено, указывает вообще на принадлежность к другой системе права. Неопределенность конституционного корпуса тоже играет свою роль — народ не знает, какие мемуары какого политика завтра будут объявлены Конституционным судом «актом конституционного значения». При этом мне неизвестно, применялось ли хоть раз Конституционным судом генетическое толкование КЛР, и есть ли вообще в Латвии свой аналог, например, американского «Федералиста». С учетом такого нестройного по политическим причинам конституционного проектирования новую конституцию Латвии, нужда в которой очевидна, следует отнести к разряду «непишущихся», как, например, конституцию Израиля — правда, совсем по другим причинам.

 
III. Предварительные замечания об идее проекта преамбулы КЛР
 
14. Предложенный Эгилом Левитсом проект преамбулы КЛР продолжает логику приколачивания гвоздями к КЛР отдельных частей. Вместе с тем надо сразу отметить, что попытка — уникальная: в 2013 году пишется преамбула к конституции, принятой в 1922 году. Преамбула — своеобразная национальная матрица, аксиологически самая значимая часть конституции, программа. В каких-то случаях это автопортрет нации, в каких-то — автобиография, есть даже преамбулы-доносы, но есть и покаянные преамбулы (Япония 1947). Писать спустя 90 лет преамбулу к «технической» конституции — вкладывать идеи в пустые черепа «отцов-основателей», — нонсенс. Неприлично. Это — юридическая некромантия. На этом фоне фраза из проекта преамбулы «выражая благодарность основателям государства» выглядит издевательской.
 
Вполне логичный вариант в данной уникальной ситуации — это ПОСЛЕСЛОВИЕ к конституции (вместо преамбулы), описание событий после 1922 года, начиная с переворота Ульманиса, и программа того, как Латвия собирается жить дальше. Логику послесловия законодатель уже начал развивать, вставив главу «Основные права человека» в конец текста, а не сделав ее главой II, как это принято в современном конституционализме.
 
Послесловие следовало писать во время крайне спорного «восстановления» КЛР, тогда это смотрелось бы логично. Кстати, акты о «восстановлении» не укладываются в современное понимание конституционного закона, которым обычно в конституцию вносятся изменения (включая отмену отдельных положений) или дополнения, так что не ясно, относятся ли и они к конституционному корпусу. Предлагаемое послесловие и могло бы быть таким актом «восстановления», а то в самом тексте КЛР отсутствует указание на то, когда же она, и, главное, почему была «восстановлена».
 
15. Телеология преамбулы, с точки зрения Э.Левитса, выглядит так: «Цель преамбулы как раз и заключается в том, чтобы четко показать, что означает Латвийское государство для граждан и жителей страны». То есть задача преамбулы — гносеологическая, — самопознание, и обращена она в настоящее. Целям гносеологии подчинены и предварительные действия: «В обществе необходима широкая дискуссия по проекту преамбулы Сатверсме, чтобы понять, что такое Латвийское государство». Также Левитс пояснил, что «В Латвии никогда не было достаточно серьезной дискуссии о смысле государства».
 
«Широкой дискуссии», однако, противостоит очевидная поспешность Сейма, расширенное заседание Юридической комиссии которого утвердило предложенный проект уже в конце сентября, из чего можно сделать вывод, что «широкая дискуссия», если и состоится, то не сможет повлиять на текст предложенного проекта. Данный шаг комиссии Сейма решительно опровергает саму цель проекта преамбулы; вместо самопознания Латвийского государства «гражданами и жителями страны» «разъяснениями» займется Сейм. С учетом того, что многие комментаторы полагают, что проект не будет вынесен на референдум, Сейм не только навяжет народу свой результат самопознания, но и сам вознесет его на уровень конституции.
 
Еще одно высказывание Э.Левитса: «Преамбула укажет, что необходимо обществу, чтобы оно функционировало. Она заполнит пустоту не в Конституции, а в общественном сознании». С учетом сказанного выше, Сейм и расскажет обществу, что ему нужно, чтобы функционировать. Заполнит, так сказать, пустоту.
 
16. Безотносительно расположения предлагаемого текста в начале или в конце КЛР, речь идет об аксиологически самой значимой части КЛР. В конституционных преамбулах отражается высший уровень абстракции, допустимый для законов, отсюда возникшие споры о том, будут ли применимы положения преамбулы КЛР, как нормы права. Латвийские коллеги даже консультировались со мной по поводу того, были ли прецеденты, когда Коллегия по конституционному надзору Государственного суда Эстонии апеллировала к преамбуле конституции ЭР 1992 года при вынесении решений. Были.
 
Язык конституционных преамбул разнообразен, но общим для преамбул является максимальная удаленность их языка от нормативности и максимальная приближенность к философии права в ее национальном, историческом, духовном, идейном, мировоззренческом и культурном аспектах. Преамбулы оперируют не понятиями, свойственными науке, а идеями и категориями, свойственными философии. Преамбулы фиксируют основные особенности национального правосознания — например, современная российская «вера в добро и справедливость», или классические французские «свобода, равенство, братство». Для советско-социалистических конституций характерным было решение телеологических задач через установление идеалов — ценностей, отнесенных по времени в будущее и, как правило, рационально недостижимых.
 
Аксиология, как учение о ценностях, подчеркивает, что последние по природе своей иерархичны. Соответственно, преамбулы оперируют высшими ценностями.

Понимание этого в Латвии есть: депутат Сейма Дана Рейзниеце-Озола заявила, что «Необходимо закрепить основные ценности государства, повысить государственное сознание жителей Латвии». Однако перед закреплением их надо выявить, и выявление это подчинено определенным правилам. Так, к целеустановкам логики правосознания можно отнести сплочение людей в признании главенства тех или иных правовых принципов, идей и убеждений. И не просто признание, а энергичное отстаивание того, что признано, с последующим превращением признанного в предмет правового верования. Следствие этого — избежание противоречий индивидуума с общественными ценностями и общепризнанными принципами жизни, избежание разногласий с другими людьми. Итог — общественное согласие («внутренний мир») на основе примирения, а не простого (и тем более не вынужденного) согласия.
 
Вознесенные на верх иерархии ценности определяют координату обзора смотрящего — мировоззрение. Если, как в российской конституции, высшей ценностью заявляется «человек», то и государственное мировоззрение — гуманизм. При этом государственное мировоззрение в конституционных текстах крайне редко постулируется формально, в отличие от государственных идеологий (религий) или запрета на них. Не следует, кстати, думать, что постулирование «человека» в качестве высшей ценности является современным стандартом — эстонская конституция 1992 года вообще обходится без слова «человек». Как, кстати, и без словосочетания «права человека».
 
Для выявления высших ценностей нужно понять их источник. Может ли им быть сама КЛР? Вот что пишет Барак Обама по поводу американской конституции: «Отказ от абсолютизма, заключенный в самой структуре нашей Конституции, иногда играет с нашими политиками злую шутку — кажется, что у них нет вовсе никаких принципов. Но почти во всей нашей истории именно Конституция поощряла сам процесс сбора и анализа информации, а также споры, в которых рождался пусть не самый лучший, но верный выбор не только средств для достижения наших целей, но и самих этих целей». Как уже было показано, КЛР крайне бедна на принципы, а те, что есть, сформулированы неряшливо, отсюда и объективная нужда в ее «достройке» (хотя лучше бы, конечно, в обновлении). Поэтому КЛР, как возможный источник целеустановки, следует отбросить.
 
Школа естественного права утверждает, что источником права является человек, точнее, правовое существо, еще точнее — его дух, духовность. Позитивисты, отождествляющие право с законом, полагают источником законодателя. Геттингенская историческая школа права источником полагает «народный дух»; применительно к рассматриваемому случаю — «латышство». В отношении этой школы К.Маркс высказывался в том духе, что это «школа, которая подлость сегодняшнего дня оправдывает подлостью вчерашнего, которая объявляет мятежным всякий крик крепостных против кнута, если только этот кнут — старый, унаследованный, исторический…».
 
«Дух» (народа), кстати, вполне употребим в конституциях и присутствует, например, в преамбуле Конституции Литовской Республики 1992 года. С точки зрения исторической школы права, «народный дух» неизменен и не способен к саморазвитию — эти два обстоятельства чрезвычайно важны для последующего анализа.

Из «народного духа» выросло нацистское понимание нации как единого организма, где источником права становится уже ее воплощенный лидер — вождь, фюрер.
 
На то, что германские корни дали о себе знать, и в Прибалтике вновь воцарилась историческая школа права с изрядной примесью позитивизма, указывают многие факторы, которые сейчас нет нужды разбирать. Данный экскурс был проведен с целью показать, что различные школы права объективно выносят наверх разные ценности, что должно учитывать при анализе проекта преамбулы КЛР.
 

Окончание — здесь