Был это примерно 90-й год прошлого века.

Я работал фотографом в парке напротив «Электротоваров». Так назывался магазин, если мне память не изменяет. Ну, недалеко от «Космоса».

Утром я пёр страшную куклу матроса и ещё более страшного страуса в парк, там фотографировал смелых и отчаянных односельчан. Они мне платили 10 рублей за три фотографии — до того как эти фотографии получили. Вечером я забирал страшилищ и ехал в Парвенту — делать собственно фотографии.

У меня там был конкурент по кличке Граф. Боялся я его страшно, и не в конкуренции дело. Он был похож на маньяка Чикатило, а я был ребёнком впечатлительным.

Ну да бог с ним. Времена были кооперативные, и владелец бизнеса решил как-то окультурить свою компанию, придать ей какой-то официальности, что ли. На общем собрании из двух человек было решено обзавестись печатью. Чтоб на документы ставить, и подпись чтоб, и вообще всё по-солидолу.


Так как на собрании нас было двое, за печатью должен был поехать кто-то один. Обсуждали недолго, выбрали лучшую кандидатуру, то есть меня. Ну не скажу же я директору: давай-ка дуй за печатью, а я уж тут разберусь. Нет.

Собрание вообще было коротким. Секунды три. «Завтра едешь в Даугавпилс за печатью». И всё, все разошлись. Кто за, кто против — не спрашивали, проголосовали единогласно. Ну, времена были такие.

А я что-то притомился в этом парке сидеть, а тут — поездка. Оплаченная, между прочим, и по делу особой важности, что придавало мне солидности.

Пришёл домой, гордо доложил маме, что еду в командировку. Мама всполошилась, мол, командировка это не шутка, а за печатью ехать — тем более. «Пойду у дяди Володи рубашку попрошу. А ты брюки школьные погладь. Кто в мятых в командировки ездит? Ты что! Засмеют».

В пять утра уже позавтракали, присели на дорожку, молчим. У мамы вид взволнованный, она за свои 50 лет ни разу в командировках не была, а тут сыну 16 лет — и такая честь выпала. Мама в тишине хлопнула обеими руками по коленям так, что я аж подскочил с чемодана.

«Ну, пора», — сказала мама уверенным дрожащим голосом, и мы пошли пешком на вокзал.


Чемодан был не для того, чтобы на нём посидеть перед дорожкой, нет.

На семейном совете было принято коллегиальное решение (то есть мама решила, и я согласился), что по дороге надо будет зайти в Риге на рынок и купить там дефицитов. Колбасы полторы палки докторской и пол-палки полукопчёной для тёти Азы. Докторская — всем соседям по кусочку на Новый год, а тётя Аза богатая, ей так, насладиться жизнью.

Хлеба кисло-сладкого — четыре буханки. Ну, этого, с дырочками сверху. Тётя Света просила две, но мама сказала, что в нашей стране использование детского труда запрещено Конституцией. Сказала короче и другими словами, но смысл тот же.

Еще надо заехать в огрский магазин закупить носков и гольфы для соседской Леночки. С такими весёлыми бантиками по бокам. Чтоб нарядная была на свадьбе. Капусты квашеной бочковой, огурцов солёных, болгарского перцу банку и помидоров в собственном соку.

Это надо было привезти из Риги в чемодане.

А в Риге же брат учится! Ему тоже надо гостинцев отвезти. Маме на работе выдали кирзачи 42-го размера — положено было по штату. Так-то у неё 35-й размер, но детские кирзовые сапоги тогда не выпускали. Шесть банок сгущёнки, печенье «Селга», связанные за ночь три пары шерстяных носков, и дядя Володя, муж тёти Азы, тельняшку достал. Тоже брату.


И вот сидим мы на вокзале. До поезда — полтора часа. «Зато не опоздали», — вибрирующим от холода голосом оправдалась мама. Неподалёку мёрзли ещё три «калеки» с болезненной пунктуальностью.

За полчаса до поезда открылся газетный ларёк, и мама, чтоб не скучно было в дороге, купила мне газету «Правда», хвороста с сахарной пудрой и две бутылочки пепси. Погрузила всё это в вагон вместе со мной и стояла у окна поезда со стороны улицы с глазами на мокром месте.

Когда поезд тронулся, я обернулся, а мама уже дала волю чувствам и рыдала так, как будто отправила сына на фронт.

Она всю жизнь отработала на «железке» связистом, и по этой причине у нас дома не переводилась сине-белая проволока. Тогда была мания брелки делать из капельниц и проволоки, вот за этой проволокой все ходили ко мне.

Загодя по межгороду мама позвонила брату в учагу и сказала, чтоб встретил меня в Риге на вокзале. Он кобенился, конечно, но сгущёнка в чемодане отменила все его планы.

Когда мы встретились, он, не сказав ни слова, распихал сгущёнку по карманам, забрал сапоги и ушёл. Ну, любили мы с братом друг друга, в общем. А я со списком и чемоданом поплёлся на рынок.


Через два часа я уже сидел в поезде Рига-Даугавпилс и ел это волшебное мороженое в вафельном конусе с шоколадом и орешками поверх. А что, имел полное право, на командировочные купил.

По прибытии сдал чемодан в камеру хранения и записал код, как наказала мама. Код был 1207 — от даты моего рождения, но мама сказала записать.

В Даугавпилсе я не был никогда — и пошёл искать адрес и наслаждаться серыми кирпичными красотами. С печатью разобрались быстро. Я положил её в пакет и в верхний карман рубашки, ближе к сердцу. Чтоб не дай бог!

Мобильный телефон я с собой не взял, потому что тогда не было такого словосочетания в русском языке. А маме же надо было знать, встретил ли брат, не забыл ли сапоги, купил ли носки, попил ли юшки из бочки квашеной капусты из алюминиевой кружки, не украли ли деньги, не опоздал ли на поезд, тяжёлый ли чемодан, не забыл ли записать код, положил ли печать за пазуху, поел ли в столовке гуляша с картошкой, как мама любит...

Маме нужно это всё было знать. Но как?! А я повторяю — мама к тому времени 30 лет работала в связи на ж/д.


Сижу на вокзале на скамейке. Одной рукой впился в чемодан с дефицитами, второй плотно прижимаю печать к груди. Выглядело, как будто я клянусь всеми святыми на чемодане.

Клялся я недолго. Эта женщина с противным голосом, что объявляла поезда, вдруг сказала: «Дима из Вентспилса, Дима из Вентспилса, срочно подойдите ко второй кассе».

Я продолжал сидеть, вцепившись в чемодан, уверенный, что это какого-то другого Диму ждут во второй кассе. Кто меня может ждать в кассе в Даугавпилсе?! Никто.

А дальше у меня чуть разрыв сердца не случился. Таким же голосом, надрывно, почти плача, из громкоговорителя донеслось:

— Дима, да подойди же ты к кассе номер два. Это я, твоя мама!