Добрый исламист

Если сравнивать с нашими прошлогодними страхами, то ничем. Год назад мне пришлось успокаивать соотечественников, рассуждавших примерно в таком духе: видите, что происходит от ваших тахриров, лучше уж режим, чем исламист у власти. Сейчас казнят на площади больного старика Мубарака, закроют университеты, девочек изгонят из школ, юношей из баров, изменниц станут побивать камнями, деятелей культуры плетьми, церкви сожгут, пирамиды разберут, пляжи сроют, кинотеатры переделают в мечети, талибы всех стран соединятся в Хургаде. На что же иначе исламист у власти, как не для этого.

Год спустя ничего из этого не произошло. Престарелый больной Мубарак жив, хоть и по-прежнему нездоров и находится в тюремной больнице, куда его заключила прежняя временная власть – еще до всякого избрания исламиста. Больше того, новая исламистская власть собственноручно разгоняла демонстрации: «Банду Мубарака под новый суд, собаке собачья смерть». За время правления Мурси не закрыли ни одной церкви, не добавили никакого дресс-кода с шариатом, пляжи быстро вновь наполнились самыми смелыми на свете русскими туристами и туристками, которые и не подумали подстраивать свое поведение под изменившуюся политическую ситуацию. А Мурси даже не ввел антиалкогольного закона.

А все равно против него выходили и выходили либеральные, интеллигентные, исламистские, салафитские демонстрации. Это нам достаточно, что в Египте можно купаться и храмы египетских богов все еще стоят. Но самим египтянам, особенно тем, которые хотели нового Египта, чтоб развитие и рост, чтоб гордиться, этого недостаточно. Они и при прежней власти стояли, и до этого при всех властях – который 3200, которые 3500 лет. Еще зиму простоять и лето продержаться для них не достижение.

А где же новый Египет? А для салафитов, для радикальных исламистов, которые со своими джихадистами проиграли первый тур и поддержали Мурси, – для них тоже новый Египет так и не начался: никакого царства праведных, никакой борьбы с грехом в национальном масштабе. Как бы ни был мягок Мурси, он не стал своим для светских, либеральных Египтян.


Володин vs. Удальцов

Зато, отказавшись бороться с грехом, разрывать мирный договор с Израилем, разгоняя демонстрации самых духовных, он потерял поддержку множества бытовых исламистов, тех, для кого ислам означает плеть и камень. Только родные «Братья-мусульмане» остались ему верны. «Братья-мусульмане» – самая сильная политическая организация в Египте, но ее одной было явно недостаточно.

Другая проблема Мурси была в том, что он довольно случайно и неожиданно оказался президентом Египта. То, что исламист, то, что именно из «Братьев-мусульман» – закономерно: политический ислам в этой части мира давно ассоциируется и с демократией, и со справедливостью, чтоб не врали и не воровали, чтоб все по-честному, чтоб никто не забыт и ничто не забыто. А вот то, что президентом стал именно Мурси, – довольно случайно.

Накануне первых в истории Египта демократических выборов на эту должность были совсем другие кандидаты. Фаворитами были бывший министр иностранных дел Амр Муса – околосистемный либерал, который успел вовремя соскочить и сохранил хорошую репутацию и в стране, и за рубежом. Что-то вроде нашего Кудрина.

Второй – исламист доктор от медицины Футух, но такой же, как академик Жорес Алферов, коммунист. Человек, чья принадлежность к радикальному политическому течению компенсируется умеренностью, высокой образованностью и подлинной интеллигентностью. Как сказал коллега Саморуков, мало кто в России отказался бы выбирать между Алферовым и Кудриным.

И вот, чувствуя себя фаворитами, два этих замечательных человека во время своих избирательных кампаний начали уничтожать репутацию друг друга и окончательно добили ее во время дебатов. Они тщательно и зло раскритиковали слабые места друг друга. Муса изобразил своего соперника Футуха религиозным фанатиком, которой хочет устроить в Египте теократию «Братьев-мусульман». Футух ответил тем, что Муса – беспринципный оппортунист и верный слуга Мубарака, решивший теперь примазаться к египетской революции.

Рейтинг у дебатов был как у съезда народных депутатов СССР в 1989-м: египтяне не ели, не спали, не работали, а смотрели и слушали, как главные политики страны хают друг друга. Не имея опыта демократии, они не знали, что все, что говорят друг о друге политики во время избирательных кампаний, надо делить на десять, и приняли все всерьез. Вот они, оказывается, какие, наши главные политики. И в результате во второй тур вышли совсем не те люди, не номер один и номер два, а номер четыре и номер пять. Гораздо более радикальный исламист Мурси и совсем уж преданный деятель прежнего режима генерал Тафик. Вместо выборов между Кудриным и Алферовым доверчивые египтяне устроили себе выборы между Володиным и Удальцовым. Голосовать за Тафика было как-то совсем нелепо: свергали Путина, чтобы выбрать Володина. Ну вот получился Мурси.

Осталось чувство досады. Свергали великого, как ни крути, Мубарака, чтоб его место занял человек совсем другого масштаба. Это раз. А два – революцию, стоит ей начаться, вообще довольно трудно загнать обратно.


Психология революции

У революции, кроме экономики, политики и социологии, есть своя психология. Откуда взялась вторая революция в Египте, почему месяцами не расходился Майдан в Киеве, зачем киргизы свергли второго президента за пять лет, какого рожна им всем надо? Мы пытаемся понять, чем после революции недовольны вчерашние революционеры, – ведь ненавистный режим пал, персонаж, из-за которого они взбунтовались, отбыл. Почему же они кричат, что стало хуже, чем было, и снова готовы выйти на улицы и погибнуть? То братаются с военными и молятся на нового премьера, то теперь и его долой.

Может, волнуются за дальнейшую судьбу демократии, опасаются, чтоб временная власть не стала постоянной, разочарованы тем, как идет борьба с коррупцией, беспокоятся за экономический рост? В их противоречивых требованиях можно запутаться. Им чего – демократии или шариата? Чтоб можно было говорить и показывать что хочешь или чтоб нельзя? Чтоб Украина была европейской страной или для украинцев?

А надо посмотреть с другой стороны: они просто не хотят, чтобы революция закончилась, ведь это было самое яркое, лучшее, что случилось в их жизни. Они не хотят с этим расставаться и возвращаться в наполненные мелкими занятиями серые будни маленьких людей.
Именно поэтому в революции так трудно поставить точку. Спросите у украинцев, у грузин, у киргизов, вспомните, как в 1917 году жителям России не хватило одной революции. Пришлось вылезать на октябрьский холод, чтоб догнаться.

А пойдешь и на холод. Вот только что мы были вершителями судеб страны и мира, мучениками, готовыми пойти на смерть, возбужденным, радостным, трагическим коллективом героев, отражали верблюжью кавалерию, вставляли цветы в дула танков, грелись у костров в заснеженных палатках, перед нами выступали первые люди нашей страны, которых мы обычно видим по телевизору: политики, звезды эстрады и телесериалов. Да что там – нас самих показывали по телевизору с рейтингом выше, чему у «Пусть говорят».

Мелкие лавочники, глупые пингвины, тираны мира трепетали. Уважали нас и боялись. И что, теперь все? Так вот взять и разойтись? Домой? К шлафроку и чепцу, на кухню 6 кв м. с видом на свалку во дворе? К зануде-химичке сдавать зачет; к главной бухгалтерше, которая будет за какие-то остатки пилить; к тупому завотделом; к мегере-начальнице; к дуре-училке; к ржавому станку? К сохе? Семечки есть на остановку в Житомир, в Сиди-Бу-Зид, в Конотоп, в Глухов?

А где же всеобщее счастье, где волк рядом с ягненком? Где жизнь прекрасная, светлая, изящная? Где небо в алмазах? Где милосердие, которое наполнит собою весь мир? Где жизнь тихая, нежная, сладкая, как ласка?

Нет уж, останемся здесь, никуда не разойдемся и будем ее ждать и добиваться вот прямо тут. А если она все не наступает, значит, нам кто-то мешает. Так убрать его. И вот того, и этого тоже. И вот этого, в очках. И этот тоже, чего он такое говорит? Не дадим украсть нашу победу.

Революцию трудно закончить не потому, что жизнь после нее не становится немедленно краше и сытнее. Большинство революционеров понимают умом, что это невозможно. А потому, что им трудно, горько и тоскливо разойтись и снова превратиться в маленьких людей, в обывателей, трудно живущих своей частной, скромной, мало кому интересной жизнью.

В революции побеждает не тот, кто ее начал, а тот, кто ее закончит, поставит точку, остановит волну, заставит людей разойтись по домам. Все глядят в Наполеоны, но оказывается им кто-то один. И такой человек обычно не из числа тех, кто готов наполнить милосердием весь мир.


Кто победит

Мурси явно не подходил для этой роли. Остановить тянущиеся год протесты за счастье всем прямо сейчас можно было только силой. Сила в Египте – это армия. Но армия не стала бы подставлять себя по суд истории, брать на себя кровь ради своего идеологического противника – представителя исламистов, с которыми все предыдущие сорок, да нет, сто лет она боролась. Если уж за боевого товарища генерал-Мубарака не пошла, за этих и подавно.

Другая сила, которая была у Мурси, – что-то вроде иранских басиджей, исламские добровольцы. Но ее в ход он пускать не стал: тут он точно перестал бы быть президентом всех египтян, устроил бы гражданскую войну, испортил бы отношения с Западом, и, скорее всего, тут тоже бы вмешалась армия.

Надо помнить, что режим последнего года в Египте не был единоличной властью Мурси, а был тандемом исламистов и армии. Соответственно, и то, что произошло, с одной стороны, – да, военный переворот. Но это переворот вроде ГКЧП: его устроили те, кто был в правящей команде. Хотя направление этого ГКЧП не может не радовать в глубине души русского, европейца, да и неевропейца тоже: ведь это светские, либеральные, продвинутые египтяне при поддержке военных свергли президента-исламиста. Или военные при поддержке продвинутых. В общем, не важно.

Теми, кто закончит и остановит, то есть выиграет революцию, могут быть египетские европейцы, а могут быть генералы – какой-нибудь местный армейский Наполеон. Тогда получится, что Египет восставал, чтобы сменить одного генерала на другого. Пока военные обещают новые выборы. Если на них не допустят исламистов, появится другая опасность. В начале 90-х исламисты выиграли выборы в Алжире, военные отменили результаты неправильных выборов. После этого в стране началась гражданская война, которая длилась десять лет, в ней погибли сотни тысяч человек.

Лучший рецепт сделать так, чтобы народ охладел к сторонникам религиозной или какой-нибудь коммунистической справедливости, – дать им участвовать в легальной политике или даже править один-два срока. Если их не пускать в политику, народу может показаться, что счастье не наступает, потому что нет наверху главных народных заступников. Если армия полностью отстранит исламистов, у египтян может возникнуть чувство, что счастья и богатства всем не привалило именно по этой причине. Это даст поводы для очередных, уже религиозных майданов.

Имя, взгляды и партийная принадлежность того человека, кто заставит египетский майдан разойтись по домам и выиграет революцию, вновь неизвестно. А это самое интересное в египетской революции и есть. Как и в любой другой.