Продолжаем публикацию писем русского латвийца, уехавшего на заработки в Англию в конце 90-х. Предисловие публикатора и первое письмо читайте здесь.

«Продолжаю описывать тебе наш нехитрый крестьянский быт.

Природа в Англии другая. Из земли во многих местах сочится влага. Может быть, потому что остров? Никакого чернозема, земля привозная. Леса нет. Может быть, Шервудский — это красивый миф? Во всяком случае у нас — только холмы. Иногда встречаются редкие скопления лиственных деревьев, стволы которых обильно увиты плющем. А в основном — кусты, кусты, кусты...

Зато в воздухе, на земле и в воде — изобилие. Кролики, фазаны, куропатки, раки, рыба — че хош! Правда, один день охоты на фазана стоит 200 фунтов. Раков литовцы ловят украдкой, много. Вкусно.

Но знаешь, Англия мне нравится. Очень красивое небо, низкая большая луна. Воздух другой, влажный, иногда с запахом болота. Я частенько стал насвистывать мелодию из «Собаки Баскервилей». За что Юрик называет меня Шерлоком Холмсом. Я его за это — Ватсоном. Бэрримором — как-то не по-товарищески.

Отвечаю на твой вопрос, как мы сюда долетели. Сели в самолет, взлетели. Волна тошноты еще не прошла, а стюардессы уже жрать несут. Мы, конечно, как всякие измученные нарзаном люди — отказались.

Первое серьезное столкновение с языком тоже было в самолете. Нам выдали иммиграционные карты, которые нужно было заполнить, чтобы отдать в аэропорту офицеру. Ну, мы напортачили в них, и нужно было попросить новые.

Юрик меня в бок толкает и говорит, давай, мол. Я ему — нет, ни фига, теперь твой черед. Он с грузинским акцентом (наверное, чтобы на иностранный было похоже) говорит: «Give me two». Она стоит, не втыкает. Тогда я подключаюсь и говорю: «Sorry, miss, mistake». Слава богу, разобрались.

В Гатвике, в аэропорту, я сразу тормозить не стал — и с отвратительно сладкой улыбочкой подойдя к офицеру, очень постарался и грамотно сказал: «Morning!» Он увидел мой айсик, рабочую карту (я их сразу вложил в паспорт), сразу начал шлепать штампы и проводил меня словами: «Have a nice day!»

Ну а Юра еще долго ждал в очереди, нервничал, повторяя три известных ему английских фразы: hello!, agricultural machinery faculty и ай донт ундерстанд.

И вот мы в зоне. Получили багаж. Садимся, кушаем мамину пайку. Слева — англичанка, справа — бомж спит. Но пора и честь знать, из аэропорта как-то выкарабкиваться. Я по указателям ориентируюсь. Юра — как на автопилоте, то его вправо занесет, то вбок загнет. А ведь раньше — только прямо ходил. Проходим мимо каких-то девчушек. Слышим: а, эти из Депилса! Подходим, знакомимся и вместе едем в Лондон.

Приехали, значит. Смотрю, по перрону Толик гуляет, в окна заглядывает. В шапочке такой задом наперед, в очках солнечных. Как нас увидел, стал скакать, на окно кидаться и что-то громко кричать. Одна из девчушек спрашивает: «Ваш-то, матросик?» — «Наш», говорю. А она: «Видишь, какими они тут становятся».

То, какая ж... в Депилсе, знаю. Юре мама в письме вырезку из газеты прислала — про то, как там с заводами фигово, и про то, как трактор в говне утонул, а водолазам премию дали.

Главное же наше новое впечатление — это работа, до одури и за малые деньги.

Пиво здесь плохое, наше лучше. В пабе разве что еще нормальное (не более того) выпить можно. А обычное местное пиво имеет вкус солоноватой боцманской урины.

Сегодня заработали: я — 31, 59 фунта, Юрик — 30, 83. Это мало. Очень. Но для нашей фермы и это хорошо.

За такую работу (14 часов!) на соседней ферме платят 60-70 фунтов. Хозяин фермы — мистер Бен Чиверс — очень знаменитый человек. Кормит весь Кэмбридж и принадлежит к ужасно древнему английскому роду.

Но он не считает нужным идти на поводу у громкого имени и остается жадным досужим дерьмом. По закону сей сэр должен нам кучу бабок. За переработку, сверхчасы, бонусы, time work и прочее. Но он плюет на все бумаги и говорит: хочешь перемен — вали домой, бастерд.

Один негр, волею судеб по паспорту оказавшийся гражданином Украины, шепотом высказывал предположение, что Чиверсы сделали в свое время состояние на работорговле. Черный товар. При этом его губы дрябло волновались, провожая слова. Глаза косили по сторонам, дабы никто и никогда. Вот и мы продолжаем традицию этого древнего рода.

Easy money for Mr. Chivers.


Суббота

Читали твое письмо. Болгары осазаневают от смеха нашего, когда читаем. И кудахчут: «Кво, кво стала? Ну-у, почему смеяться? Зачем улыбаешь меня?»

Юрик сегодня выдвинул версию, что болгарский — это единственный выживший из древнеславянских языков. Горбоватость и непередаваемая быкабыристость его легко в этом убеждают. Очень мало гласных. Согласные да твердые знаки.

Над моим лицом на кровати (я теперь на первом этаже, Юрик надо мной) смыслоточит одна болгарская надпись: «Ти който и да си попаднал си на най гаднато място на света. Махай а веднага защото после це съжалеват, но ще с късно».

Ты, конечно, тоже понял, что «най гаднато място» — ничего хорошего не сулит. Что такое «махай», я думаю, ты, брат, тоже нутром узнал.

Иван мне написал! Он друг мне теперь. Может быть, когда-нибудь в беседе у камина с высокой тонкой рюмочкой ликера в руке у каждого из нас ты и услышишь историю о дружбе большого болгарина Ивана и простого русского мужичка.

Спасибо за вырезки из депилсских газет, которые ты прислал. Спад в экономике города — очень болезненное чтиво. Мысли ходят-гуляют: «А жить-то дальше — как? Что делать? Пора уж, пора! Уж поезд уйдет теперь, но что ж делать? Я взрослый уже и еще молодой. Потом все слабей и слабей силой я, уж старость никак не минуть — жить люблю».

Рядом лежит Галик. Ватный такой. Лежит и пукает. Тихо, как рыси в зимнем лесу. Что бы тут сказал и куда бы бежал твой паренек Парфюмер?

А у меня тут маленькая тема для горделивого самолюбия появилась. Выбрали меня спецом по орошающим системам. И команду дали — молдаванина-сверхкомбайна и француза арабского происхождения.

Последний — дикий лик неистового исламского фанатизма. И зовут Муххамед. Я его в первое время то Мустафой, то Абдуллой называл. Али-Бабой тоже раз второпях назвал. Может, это и ранило его глубоко.

Он потом с румынскими цыганоублюдками цинично глумился в моем присутствии над русской национальной идеей. Я так понял, что идея эта умещается в два слова — «ванька-дурак». Только сами русские видят в этом метафизическое значение, а остальные — буквально понимают.

Странно, я заметил, что здесь, если человек плохой, то сразу его национальность припутывается. А если хороший — то вроде как нет у него национальности.

Довелось мне, братка, и самые что ни на есть придонные низы повидать здесь. В такие места меня тут случай приводил, что не приведи Господь!

Тот Кэмбридж, который всем известен — лишь открыточный глянец. Не знаю, что там за «миазмы Парижа», но здесь они не менее болезнетворны и душегубительны. Мрачные пятиэтажки (редкость для Англии) в загадочных подтеках. В них живут неудачники, не исполнившие главную английскую мечту -купить дом. Рядом гаражи, заваленные мусором. Двери выломаны. Машин уж нет. В некоторых прячут краденые велосипеды. Короче, не хотел бы я туда попасть еще раз.

Блин! Со стола пропал мой будильник! Первым это заметил Галик и стал ходить и участливо вопрошать: «Какво, какво стала? Зачем бърным бъдилник?» Я поискал-поискал и говорю: «Все, сп...ли будильник!» — «Ну кво, зачем с..ть могли? Кому?» — «Ну, а у тебя, Галик, нету версии?» — «Ну-у, потеряли». «Да?! — кричу я, — две недели до этого не теряли, а тут, прямо со стола так, опаньки — и потеряли, да?!» — «Ну, зачем улыбаешь меня?» — примирительно отвечает Галик.

Тут нам еще пришли письма. Юрику от тети. Мне — от сестры и Валерки. Последний на конверте по-русски написал: «ДА Е...Л Я ВАШУ КОРОЛЕВУ!» А она — тут же, с марки горделиво так вбок куда-то смотрит.

Валерка пишет, что у них в Шотландии с работой тоже хреново. Пишет, что все шотландцы больны национальной идеей. Мол, англики их завоевали, а они от этого в обломе общенациональном. Пишет, что попец света будет этим летом.

Иногда даже хочется, чтобы все вот так — раз! — и закончилось. Голова уже набита, душе от этого покоя нет. Терзания, думки за жизнь. Быдто б один сидишь в железобетонной трубе и ко всему прислушиваешься. Да ничего кроме себя не слышишь.

А в тебе тоска — уже неотъемлемый твой спутник до гроба.


Среда

Сегодня я обрадовался жизни, потому что это был последний день нашей работы на ферме всеми любимого дядюшки Бена Чиверса.

На следующей неделе у нас — оплачиваемый отпуск, а потом мы окончательно перебираемся в Лондон. Абсолютно не представляю, чем нас угостит столица Объединенного Королевства, но думаю, что первое время будет не сахар. В первую очередь это касается качества работы.

Но альтернатив нет, так как для обладания хорошим заработком необходим хороший уровень английского языка. Надеюсь, что все будет хорошо.


LONDON

Неподражаемый друг мой, здравствуйте!

Пишет Вам Ваш старый приятель, волею судеб по-прежнему удерживаемый на острове вдалеке. Возможно, праздничная атмосфера, царящая здесь, косвенно повлияла на мое решение писать Вам.

Но все же я склоняюсь к версии, что просто некая совокупность физико-химических реакций в мозгу заставила меня «отдаться бумаге». И Валентинов день тут совсем ни при чем.

Погоды стоят весенние. Мой явно недостаточный опыт жизни в Туманном Альбионе позволяет мне сделать лишь короткое замечание, что этот год дождливее предыдущего, и что в принципе погоды тут предсказываются весьма дурно.

Но сегодня день солнечный и свежий. Единственное, что могло бы сделать его еще прекраснее — это принадлежность к категории «выходных» или же требовательное приглашение Ее Величества принять дворянский титул и, пусть и скромное, некоторое количество акров в Сассексе.

Возвращаясь к теме 14 февраля хочу похвастаться, что и я не оказался обойденным и забытым.

Наградою за мою джентльменскую жизнедеятельность послужил карманный томик Камасутры. Как искусствовед искусствоведу замечу, что издание сокращенное, но включающее в себя ряд иллюстраций (видимо, «избранных») о положениях. Издание похоже адаптированное, потому что тантрические фигуры преподнесены в исполнении ярко выраженных англосаксов.

Как гусар гусару скажу, что этот томик, спрессованный веками мудрости, не явился для меня открытием и большинство приемов можно извлечь из себя просто прислушиваясь к Природе.

Но все же (как антрополог антропологу) замечу, что некоторые положения суставов (по большей части суставов ног) требуют более тщательного изучения и осмысления.

Вполне возможно, дорогой коллега, что я стою у порога какого-то значительного открытия.

Из разговоров с «солью земли», с которой я нахожусь в едином трудовом строю, я извлек понимание того, что большинство русскоговорящих мужских особей пребывают здесь в унылом одиночестве и тантрической запущенности. Жалкий процент высказался о возможном визите в вечерний Soho для разрядки, что, впрочем, не соответствует идее Чистой Любви, но, однако же, не повредит с чисто гимнастической точки зрения.

Может быть, я когда-либо упоминал, что в этой стране остро чувствуешь свою национальную принадлежность.

До сих пор я как-то безосновательно полагал, что европейские славяне должны нас любить за то, что мы — «старшие братья». А цивилизованные нации (англичане, французы, немцы) уважать за то, что мы победили во Второй мировой.

На деле ж этого для них явно недостаточно. Испанцы в массе своей вообще ничего не знают об этом великом народе, кроме «водка, снег, Москва», и искренне полагают, что это где-то в глубокой Азии, со столицей в Сибири.

А такая нация, как англичане, и вообще без fuck о русских не вспоминают. Хотя говорят о них часто, смакуя тему.

И в целом, большинство европейцев считают, что Берлин взяли американцы. За исключением англичан, которые, опять же, искренне полагают, что войну выиграли они (путем умело проведенных операций в Африке и высадки десанта на севере Франции).

Что же касается Восточного фронта, то это, по их разумению, происходило глубоко в недрах Азии, где бородатые мужики уязвляли нацистов алебардами и подсылали фанатичек-партизанок с отравленным медвежьим мясом. И лавры победителей они неохотно, но все же делят только с американцами — и то, лишь указуя на общее англосаксонское происхождение.

Братья же славяне почему-то больше запомнили коммунистическое наследие, чем то, что мы называем освобождением. И при упоминании о нем начинают что-то цедить на своем языке и играть желваками.

О жертвах же, понесенных СССР в количестве десятков миллионов душ, и те и другие счастливо полагают, что это — результат партийных заседаний КПСС и садистских игрищ лично товарищей Сталина и Ленина.

Крах СССР в их головах ассоциируется с неким Солженицыным, который подговорил Горби разоблачать КГБ. За что последнего очень тут любят. За спокойный сон. Без востокобоязни.

Хрен с ней, Европой! Африка! Материк, которому мы подарили столько электростанций Дружбы и каналов Братства. И этот собирательный Чунга-Чанга оказался двуликим ренегатом. Видимо, еще свежи в их памяти воспоминания о бессердечных русских соседях по общежитию, об осеняющих себя крестом старушках и о невыносимых запоях с хохлушками.

Прости меня, друг, что я опять о неграх. Приведу пример.

Волею судеб некоторое время назад мой passcard (пропуск) был проверен неким чернокожим секьюрити. Видимо, просто от скуки, потому что 12 часов они должны ходить по стройке, явно бесполезные, и охранять ее. 98% таких стражей — именно негры, потому что, что ни говори, а только им под силу бродить 12 часов, напуская важный вид и создавая самим себе ложные подозрения.

Итак, был я проверен «для острастки» эдаким 64-летним секьюрити с пронзительным взглядом.

То ли диковинность моей фамилии, то ли ее природная напевность стала причиной тому, что она запала в душу блюстителю и, претерпев странные трасформации в его мозгу, превратилась в слово АРИГОБАЗ.

За время жизни тут я уже привык к разным призношениям и написаниям своего family name. Один раз я даже получил чек с версией RIBA COT.

Я, чтобы не оставаться в долгу, назвал его Аригобазом тоже. Это послужило началом очень условной дружбы, которая ограничивалась до поры до времени только обменом приветствиями: «Аригобаз!» — «Аригобаз!»

Изредка, правда, проскальзывали вариации типа Азирохват или Заребовир.

Ненавязчивость в общении и умственная неприхотливость старичка вызывала во мне симпатию. Я сделал для себя вывод, что он — добрый, дружелюбный и с чувством юмора.

Но однажды мы разговорились. Не помню, с чего начался разговор, но неожиданно он заявил, что все русские — мафия. При этом утверждалось, что в Африке мафии нет.

Проходивший мимо бахурюкас (по литовски — «мальчик») заметил ему походя: «Мафии нет, а слоны гибнут...»

Мустафа серьезно предположил, что к гибели слонов приложили руку украинцы, они же — русские, которых в Африке очень много. Старик доступно объяснял мне, как русские вступают в браки с доверчивыми негритянками и расселяются по всей Африке. В частности, в его обильной Сьерра-Леоне.

И тут совершенно внезапно его лицо переменилось и он резко сменил тему, заговорив о том, какая великая страна — Великобритания.

Он упомянул о том, что дома он очень богат и уважаем, а сюда приехал два года назад учиться в колледже. Чему — умолчал.

Я потерял интерес к беседе, как вдруг он проговорил что-то быстрое и уполномоченное на незнакомом мне языке.

Оказалось, он потребовал, чтобы я предъявил пропуск.

Хватит на сегодня. Пиши и жди новых писем от меня».