Святой равноапостольный великий князь Владимир Красное Солнышко (ок. 960-1015) был сыном Киевского князя Святослава и внуком святой равноапостольной Великой княгини Ольги.

Владимир Святославович крестил Киевскую Русь в 988 году, и русская церковь стала филиалом православной константинопольской патриархии.

Конечно же, христиане были на Руси и до Владимира. Например, его бабушка княгиня Ольга приняла христианство еще в 955 году. И все же большая часть русичей оставались язычниками. Не разделил религиозных убеждений матери и сын княгини Ольги Святослав. Он хоть и не запрещал креститься всем желающим, сам только насмехался над ними, как отмечает летописец: «Ибо для неверующих вера христианская юродство есть». Был язычником и сам князь Владимир. Более того, став в 980 году правителем Киевской Руси, он даже попытался провести в государстве религиозную реформу, желая возвести древние верования славян в статус государственной религии (до этого вера у русичей не смешивалась с политикой).

По велению князя на холме в Киеве воздвигли деревянного кумира Перуна с серебряной головой и золотыми усами, а также Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла, Мокоши и других славянских богов. По мнению археолога и историка академика Бориса Александровича Рыбакова, именно Владимир ввел на Руси кровавые жертвоприношения, позаимствовав этот обряд у скандинавов.

Возникает вопрос: почему ярый язычник Владимир вдруг, ни с того ни с сего, решил кардинально изменить убеждения? Вполне возможно, ответ кроется в происхождении князя. В летописях отцом его матери Малуши и ее брата Добрыни назван некий Малк Любечанин. Есть предположение, что он был родом из хазарских иудеев. Прозвище Любечанин, скорее всего, обозначает, что он прибыл из города Любеч. А территория, на которой тот был расположен до того, как ее освободил Вещий Олег, находилась под властью Хазарского каганата, которым, в свою очередь, на рубеже IX-X веков фактически правила иудейская династия Буланидов.

Была иудейская община и в Киеве, что подтверждает найденное среди манускриптов «Каирской генизы» (древнееврейского архива) написанное на иврите киевское письмо, датированное X веком.

Кстати, летописцы часто называют Владимира не князем, а каганом – высшим хазарским титулом. Например, сохранилась «Похвала кагану Владимиру», написанная в XI веке митрополитом Илларионом. Возможно, летописцы знали о хазарском происхождении Владимира.

Известно, что до крещения имел место диспут, или «испытание вер»: в качестве альтернатив предлагались ислам, иудаизм и латинство. Важно то, что Русское государство, уже тогда довольно обширное, ощущало себя в цивилизационном отношении несостоятельным и искало «национальную идею». Прот. Георгий Флоровский в своем известном труде «Пути русского богословия» пишет:

"...древнерусская культура оставалась безгласной и точно немой. Русский дух не сказался в словесном и мысленном творчестве..."

Ислам, иудаизм, православие и латинство, предлагавшиеся Руси на выбор, были не только состоявшимися цивилизациями с многовековой культурой, но и поддерживались серьезными на то время политическими силами: Рим – Священной римской империей германской нации, православие – Византийской империей, ислам – экспансией Востока (в Киевской Руси контрагентом ислама была Волжская Булгария), а иудаизм – некогда мощной, а к тому времени сильно ослабленной Хазарией.

В пользу христианства, кроме прочего, было одно очень важное практическое соображение, которым можно объяснить и принятие его Римом, а позднее – и вождями германских племен: правитель получал божественную санкцию своей власти. «Несть бо власть, аще не от Бога», сказано в «Послании к римлянам» апостола Павла. Подданных в церкви торжественно поучали: «Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, но в простоте сердца, боясь Бога». В Византии власть императора была «образом царствия божьего». И сама его держава была «священной».

Ни иудаизм, ни ислам в такой мере не обожествляли царскую власть.
Согласно «Повести временных лет», после крещения в Византии Владимир вернулся в Киев и начал яростно уничтожать им же воздвигнутых языческих кумиров. Одних приказал изрубить, других сжечь. Перуна велел привязать к лошадям и тащить до Днепра, поручив двенадцати мужам бить его по пути палками «не потому, что дерево что-нибудь чувствует, но для поругания беса, который обманывал людей в этом образе». Под плач киевлян Перуна притащили на берег и столкнули в Днепр. Князь повелел стражникам сопровождать плывущего по течению кумира до самых порогов и отталкивать, чтобы того не прибило к берегу. Но за порогами идола все-таки выбросило на сушу, и люди потом долго чтили это место, называя его Перунья отмель.

Крещение «низов» было, конечно, насильственным и не сопровождалось долгими душеспасительными объяснениями, так что не следует думать, что славяне чуть ли не с радостью или с «тупым равнодушием», как писал Пушкин, побросали своих перунов в реку. Крещение вызвало сопротивление — как открытое, которое жестоко подавлялось, так и пассивное.

Показательно обращение князя Владимира к тем киевлянам, которые не пожелают креститься: «Противник мне будет» (Радзивилловская летопись) или даже: «Не будет пощажен» (Никоновская летопись). …Один из источников, включенных в «Историю» Татищева, так дополнил официальное повествование о крещении в Киеве: «Инии же нуждою последовали, окаменелыя же сердцем, яко аспида, глухо затыкаюсче уши своя, уходили в пустыни и леса, да погибнут в зловерии их». «Повесть временных лет» сообщает закономерное следствие: «Сильно умножились разбои».

Большинство киевлян не рискнули ослушаться князя. Те же, кто остался верен убеждениям предков, покинули город и укрылись в лесах.

Окрестив Киев, Владимир разослал миссионеров, приставив к ним воинов для усмирения непокорных. Те пошли по городам и селам Киевской Руси и тысячами крестили народ, и «хотя люди неверные весьма о том скорбели и сожалели, но отказываться из-за воинов не смели». Князь повелел также миссионерам отобрать у лучших людей детей для церковного обучения. Как отмечает летописец, когда их забирали у матерей, те «плакали о них, как о мертвых».

Два года спустя Добрыня отправился крестить Новгород (ведь он являлся новгородским посадником). Как это происходило, подробно описано в Иоакимовской летописи. Новгородцы собрались на вече и поклялись не позволить разрушить древние капища. Когда Добрыня подошел к городу, его встретили с оружием в руках и выставили у ворот два камнеметных орудия. На просьбы Добрыни покориться новгородцы отвечали:

– Лучше нам помереть, нежели богов наших отдать на поругание.

И тогда тысяцкий Путята решился пойти на хитрость. С пятьюстами воинов он на ладьях подошел к городу, выдав себя за союзника новгородцев. Обман удался: Путяту пропустили в Новгород. Тот сразу же подал знак Добрыне. Горожане поняли, что их провели. Завязалась битва. И вдруг в городе вспыхнул пожар – это подоспевшая дружина Добрыни подожгла дома. Новгородцы тут же прекратили сражаться и бросились тушить свои жилища. Сопротивление Новгорода было сломлено. Как и Владимир, Добрыня сначала приказал разрушить все капища, порубить кумиров, а потом повелел всем явиться для крещения. Часть людей покорились, остальных же насильно приводили воины. После этого в Новгороде еще долго повторяли поговорку: «Путята крестит мечом, а Добрыня огнем».

Из летописей видно, что даже спустя много лет после крещения в разных частях Руси время от времени происходили восстания людей, которые не желали отказываться от веры предков. Подобные бунты жестоко подавлялись.

В 1024 году восстали волхвы в Суздале. Сразу же туда отправился князь с дружиной и, «захватив волхвов, одних изгнал, а других казнил». В 1071 году пришел в Киев волхв и стал проповедовать. Но «в одну из ночей пропал без вести». В том же году появился один из волхвов в Новгороде, утверждая, что способен предсказывать будущее. В городе вспыхнул мятеж. Новгородцы поддержали волхва и даже порывались убить местного епископа. И сделали бы это, если б за того не заступился князь Глеб с дружиной. Понимая, что ситуация выходит из-под контроля, князь решился на отчаянный шаг. Явившись к волхву на переговоры, Глеб внезапно вынул из-под плаща топор и зарубил прорицателя. В 1091 году «волхв объявился в Ростове и вскоре погиб».

Как отмечает летопись, еще при князе Владимире епископы благословляли князей на применение казни. «Ты поставлен от бога на казнь злым, а добрым на помилование», — говорили они. В 1004 г. монаха Адриана обвинили в нарушении церковных уставов и в хулении церкви. По распоряжению митрополита Леонтия Адриан был отлучен от церкви и заточен в монастырскую тюрьму. Новгородского архиерея Луку Жидяту, жившего в XI в., летописец называет «звероядивым». От жестокости этого епископа, от «заточения и грабления» пострадало много людей. «Сей мучитель, — говорит летописец, — резал головы и бороды, выжигал глаза, урезал язык, иных распинал и подвергал мучениям». Так же сурово расправлялся Лука с принадлежавшими ему крестьянами. Холопу Дудику, не угодившему чем-то своему феодалу, по приказанию Луки Жидяты отрезали нос и обе руки.

Русь покорилась и все-таки приняла христианство. Но отказались ли люди от веры предков? Приведем несколько примеров.

2 августа язычники отмечали день Перуна. Христиане тогда же стали праздновать Ильин день. При этом пророка Илью в народе до сих пор изображают в виде громовержца, проносящегося по небу на огненной колеснице. Святого Власия считают покровителем скота и именуют «скотьим богом». До этого точно так же называли славянского бога Велеса. Второй «потомок» Велеса, сохранивший основные его черты – Дед Мороз.

Праздник Ивана Купалы имеет исключительно языческое происхождение – так отмечался летний солнцеворот. Приставка «Иван» появилась из-за совпадения даты с днем рождения Иоанна Крестителя. Праздник зимнего солнцеворота Коляда совместили с Рождественскими святками. Осталась и Масленица, правда, ее дата стала меняться в зависимости от Пасхи, хотя раньше это был исключительно день весеннего равноденствия. Все эти праздники по сей день сохранили большинство элементов языческих обрядов: костры, гадания, выпечка, ряженые… Кстати, даже традиция поминать усопших и оставлять им еду на могилах – не что иное, как отголоски языческих времен. Интересная летописная деталь: когда в.к. Владимир умер, его вынесли хоронить с соблюдением ритуалов, как утверждают некоторые исследователи, предусмотренных у древних славян для случаев, когда усопший может оказаться упырем.

Правительство и церковная власть боролись с язычеством еще долгие сотни лет, а в некоторых народных обрядах и преданиях оно сохранилось до наших дней. Процитируем академика Рыбакова:

…до 17 в. переписывались церковные поучения против язычества, до 18 в. в церковных требниках стояли вопросы к исповедующимся — не ходил ли к волхвам, не исполнял ли их указаний; уже в 40-х гг. 18 в. архиерей Дмитрий Сеченов доносил о нападении на него русских язычников. (Рыбаков Б. Язычество древней Руси. — М.: Наука, 1988. — С. 766-778.)

На деле произошло раздвоение культуры, почти раздвоение сознания. Вот что пишет Флоровский:

…с основанием Влад. Соловьев говорил о Крещении Руси Владимиром как о национальном самоотречении, как о перерыве или разрыве национальной традиции. Крещение действительно означало разрыв. Язычество не умерло и не было обессилено сразу. В смутных глубинах народного подсознания, как в каком-то историческом подполье, продолжалась своя уже потаенная жизнь, теперь двусмысленная и двоеверная. И в сущности слагались две культуры: дневная и ночная.

Если говорить о «русском культурном типе», то с этой поры он включает в себя не только православие, но и двоеверие, в лучшем случае, двуликость (две культуры: дневная и ночная), в худшем – лицемерие.

Крещение Руси было ее «принуждением к культуре». Под предлогом «окультуривания» дикарей народ был духовно (и «физически») изнасилован.

Вот и сегодня глава РПЦ патриарх Кирилл заявляет:

"В каком-то смысле мы Церковь Кирилла и Мефодия. Они вышли из просвещенного греко-римского мира и пошли с проповедью к славянам. А кто такие были славяне? Это варвары, люди, говорящие на непонятном языке, это люди второго сорта, это почти звери. И вот к ним пошли просвещенные мужи, принесли им свет Христовой истины и сделали что-то очень важное — они стали говорить с этими варварами на их языке, они создали славянскую азбуку, славянскую грамматику и перевели на этот язык Слово Божие".

На самом деле Кирилл и Мефодий перевели на славянский только несколько богослужебных книг, а полного библейского свода не было на русском языке еще шестьсот лет. Народ был почти поголовно безграмотным. Вера была «темной», а значит, подверженной шатаниям и всякого рода «ересям». Верили, как Бог на душу положит. К тому же «Кирилло-Мефодиевское наследство» не совсем византийское – это было православие из вторых рук (Македония, Болгария, Моравия), и в него, через «мрачную болгарскую ересь» — богомильство, подмешались гностическо-манихейские мотивы.

Но, именно таким образом в сознание наших предков было внедрено то, что теперь называется традицией, верой предков и духовными ценностями, на которых до сих пор пытаются построить наше общество, пытаются внедрить их в общеобразовательные институции и навязать мнение о том, что только вновь обретя эти ценности, наше общество будет чего-то стоить и не скатываться к состоянию «почти зверей», которыми были наши предки до обретения Слова Божьего.

И никто уже не акцентирует внимание на то, что следование этой псевдотрадиции, почти на 700 лет убило всякое развитие науки и искусства в среде тех самых людей второго сорта – славян. Прочитаем Ключевского:

"Потребность в новой науке, шедшей с Запада, встретилась в московском обществе с укоренившейся здесь веками неодолимой антипатией и подозрительностью ко всему, что шло с католического и протестантского Запада. <…>

В одном древнерусском поучении читаем: «Богомерзостен пред богом всякий, кто любит геометрию; а се душевные грехи – учиться астрономии и еллинским книгам; по своему разуму верующий легко впадает в различные заблуждения; люби простоту больше мудрости, не изыскуй того, что выше тебя, не испытуй того, что глубже тебя, а какое дано тебе от бога готовое учение, то и держи». В школьных прописях помещалось наставление: «Братия, не высокоумствуйте! Если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах, философию ниже очима видех; учуся книгам благодатного закона, как бы можно было мою грешную душу очистить от грехов». Такой взгляд питал самоуверенность незнания: «Аще не учен словом, но не разумом, — писал про себя древнерусский книжник, — не учен диалектике, риторике и философии, но разум христов в себе имею».

К опасениям за вытеснение «разума Христова» геометрией, астрономией и философией прибавилось и очень существенное политическое самоощущение.

Во имя политики людей сжигали, рубили им головы, ломали клещами ребра, четвертовали; убивали не только мужчин, но и женщин, и даже детей. Все это продолжалось от крещения Руси до Раскола, который окончательно определил направление по уничтожению остатков традиционных верований, и далее вплоть до 18-го века.

Главная «национальная особенность», по словам Мережковского, не культура, а дух разрушения у русского человека, его он называет «страшной свободой духа» и патетически воспевает:

"В этой-то страшной свободе духа, в этой способности внезапно отрываться от почвы, от быта, истории, сжигать все свои корабли, ломать все свое прошлое во имя неизвестного будущего, — в этой произвольной беспочвенности и заключается одна из глубочайших особенностей русского духа. Нас очень трудно сдвинуть; но раз мы сдвинулись, мы доходим во всем, в добре и зле, в истине и лжи, в мудрости и безумии, до крайности".

Не идет ли этот разрушительный дух от «детской» травмы первого изнасилования – насильственного крещения? Но удивительно еще и другое — жертвы изнасилования выросли и теперь с пеной у рта защищают насильника, возводя его в ранг святого, и самому процессу изнасилования придают статус священного действа, называют это действо традицией, верой предков и готовы вступить в бой с любым, доказывая правоту и незыблемость своей веры. Видимо, мы можем констатировать, что «стокгольмский синдром» издревле присущ людям, а русские даже в нем умудряются доходить до крайности...