Недавно в Риге прошел пикет против приема беженцев. Несколько сотен протестующих — внушительное число для социально пассивного и в гражданском смысле чрезвычайно тяжелого на подъем латвийского общества. Особенно если учесть, что пикет проходил в период летних отпусков, в теплый солнечный день, когда рижане норовят вырваться на природу, и в условиях отсутствия серьезной агитации и мобилизующих призывов со стороны крупных политических сил и ведущих СМИ.

Самым интересным для меня в данном мероприятии было то, что, в первый раз после распада Советского Союза, латыши организованно выразили протест против требований Евросоюза. До этого все в латышском общественном поле строилось вокруг проевропейской и антироссийской линии.

В данной статье, однако, я собираюсь затронуть вовсе не вопрос успешности пикета с организационной точки зрения, а явление, против которого он был направлен: наплыв беженцев и иммигрантов в европейские страны.

Есть ли смысл бороться с этим явлением? Возможно ли потоки мигрантов остановить? Надо ли? Ради чего? Есть ли вообще у Европы альтернатива?


Еще недавно в социальных науках считалось хорошим тоном утверждать, что глобализация создала мир без границ, в котором государства стремительно теряют способность «привязывать» к себе своих граждан, при помощи таких материальных и психологических факторов как социальная защита, чувство безопасности и стабильности, уверенность в завтрашнем дне и т.д. Многие, включая представителей западных обществ, на собственном опыте обнаружили, что стало безопаснее время от времени перемещаться из одной страны в другую, нежели быть привязанным к какому-то одному государству.

Ввиду этих тенденций было объявлено, что мы вступили в «постнациональную» эпоху глобальной деревни и глобального гражданства, и, следовательно, патриотизм и другие гражданские ценности, связанные с государством, должны быть пересмотрены и переформулированы.

Распространение получило мнение, что государство в наши дни является слишком маленьким, чтобы быть способным адекватно отвечать на сегодняшние вызовы глобализации, и слишком большим, чтобы надлежащим образом удовлетворять требования и локальные нужды населяющих его территорию групп, общин и сообществ.

В последние годы, однако, настроения в академических и экспертных кругах в очередной раз стали меняться. Даже космополитически настроенные ультра-либералы сегодня признают, что государства рано списывать на свалку истории.

Текущие события на Украине показывают, что, несмотря на открытые границы, постоянно возрастающую территориальную мобильность и превращение миграции в норму, даже в Европе люди по-прежнему готовы умирать, защищая земли и территории.

Более чем 25 лет спустя с момента падения Берлинской стены, Венгрия собирается возвести забор вдоль границы с Сербией, создавая новые разделительные линии в Европе. Выборы и опросы в европейских странах продолжают убедительно демонстрировать рост негативного отношения к иммиграции среди населения: некоторые рассматривают ее как экономическую угрозу, другие — как вызов национальной идентичности, третьи — как риски для безопасности.


Но создало ли все это разочарование в идее глобальной деревни какую-либо серьезную практическую основу для сохранения или, правильнее сказать, возрождения государств с более или менее едиными и монолитными идентичностями? Безусловно, нет.

Современные европейские страны безвозвратно обречены на этнокультурный плюрализм. Политики могут сколько угодно продолжать возводить заборы вдоль государственных границ и лишать иммигрантов льгот, прав и пособий, но они не способны противостоять демографическим вызовам. Государство может по-прежнему считаться важнейшим участником международных отношений, но в его границах уже невозможно сохранить, восстановить или построить заново однородную культуру. Европейским странам не выжить без иммиграции: точка невозврата уже пройдена и пути назад нет. Чтобы правые популисты в Европе ни говорили по этому поводу, эту проблему не решить, по крайней мере в рамках существующей политической и социально-экономической системы.

Интенсивное внедрение новых технологий и программных роботов, а также неустанное и целенаправленное повышение производительности труда, может, конечно, много в каких сферах компенсировать нехватку рабочих рук, таким образом уменьшив необходимость в иммигрантах как рабочей силы. Однако надо понимать, что чрезмерное форсирование этих процессов несет в себе масштабные социальные риски: выйдя из-под контроля, такой подход просто сделает массы людей лишними на этой планете, заменив их программной автоматизацией или, используя выражение Билла Гейтса, программными субститутами.

С энтузиазмом заменять людей технологиями и при этом не обрекать их на голодную смерть возможно только в технологически высоко развитом и одновременно чрезвычайно социально ориентированном и в высшей степени солидарном обществе. Как убедительно показывают многочисленные исследования представителей неолуддизма, коммунитаризма и различных школ альтернативной экономики, сегодняшний мир к этому не готов.


Другой способ бороться с необходимостью в иммиграции — это частичное возвращение к традиционным общественным структурам. Одной из причин демографического кризиса в западных обществах является доминирование т.н. постматериальных ценностей, включающих в себя культ досуга и качественного отдыха, желание путешествовать, наличие разных хобби, удовлетворение разнообразных пристрастий, желаний и интересов.

В результате люди предпочитают отправиться в очередное путешествие, а не завести очередного ребенка, на воспитание которого у большинства семей сегодня попросту не остается времени, ресурсов и сил.

Кроме того, господствующие стереотипы касательно надлежащего образования и успешной карьеры убеждают родителей, что они в состоянии качественно подготовить своих чад к современной жизни только при малом количестве детей в семье.

Все это сопряжено с низким престижем многодетных семей в обществе, кризисом института традиционной семьи и брака, нормализацией одинокого образа жизни и популяризацией однополых браков.

И если кое-где в западном обществе можно наблюдать слабые протесты против легализации однополых браков, никто не готов противостоять постматериальным ценностям в широком смысле и сражаясь на широком фронте перемен, выступая в том числе и за отказ от собственных практик досуга и против культуры потребления.

Поэтому, по крайней мере в рамках данной социокультурной и экономической системы, демографические вызовы и угрозы в европейских странах невозможно преодолеть без помощи иммиграции. А это неизбежно будет продолжать модифицировать национальные идентичности.

В связи с этим Европе придется окончательно пересмотреть преобладающее понимание национальной культуры.

 

Сегодня это понимание в той или иной степени основывается на двух спорных предположениях.

Во-первых, несмотря на то, что с 1970-х годов мультикультурализм стал официальной политикой ряда стран Европы, национальные культуры здесь до сих пор воспринимаются скорее как статичные, нежели динамичные феномены.

Во-вторых, по сей день доминирует суждение, что успешная социальная адаптация иммигрантов к жизни в принимающем обществе означает их пассивное приспособление к уже существующим ценностям и нормам национальной культуры.

Сегодня у европейских государств нет другого выхода, кроме как пересмотреть упомянутые два предположения и признать реальность постоянно меняющихся национальных культур. В будущем культурные трансформации в Европе будут происходить еще быстрее и еще радикальнее.

Представители постколониальной теории — такие как Хоми Бхабха (Homi K. Bhabha) и Дипеш Чакрабарти (Dipesh Chakrabarty) — давно рассуждали о подобных процессах, притом не только по отношению к бывшим европейским колониям, но и метрополиям. Пришло время отнестись к их концепциям серьезно.

Все это касается и Латвии. Наши политики, чиновники и эксперты сколько угодно могут продолжать трактовать национальную культуру как статичный феномен и разрабатывать всевозможные преамбулы к конституции, утверждающие превосходство одной группы над другими: демографические тенденции неумолимы.

Социокультурный фундамент латвийского общества будет постоянно меняться и развиваться, в том числе под влиянием новых потоков мигрантов, беженцев, искателей политического убежища и лучшей доли.

При этом не важно, будут ли мигранты рассматривать Латвию как новый дом для постоянного проживания или как трамплин для прыжка в более богатые европейские страны. «Транзитная» роль Латвии в потоках мигрантов на самом деле будет только способствовать большей динамичности культурных преобразований внутри страны.


Бороться с притоком беженцев и иммигрантов бессмысленно, но пока политически выгодно.

Гораздо менее политически выгодно думать и говорить о том, как использовать потенциал этих людей на благо общества.

Успешная социальная адаптация подразумевает не пассивное принятие доминирующих правил и норм, а приобретение навыков для активного участия в преобразовании общества к лучшему, в том числе и в преобразовании доминирующих правил и норм, а также формирование осознанной и независимой гражданской позиции и расширение возможностей.

Надо признать, что латвийские политики и чиновники, имея богатейший опыт выталкивания меньшинств из общественно-политических процессов, просто не в состоянии начать думать о будущих иммигрантах как о ресурсе, а не проблеме.