---

☞ Окончание. Начало здесь

---

В это время среди разных слоёв населения Латвии свирепствует яростная пропаганда.

Она уже подействовала против большевиков, которых дискредитировали почём свет стоит, особенно в свете промедления в реализации запланированной Петром Стучкой и Карлом Данишевским земельной реформы, а теперь на острое перо конъюнктурных газетчиков, работавших на деньги от «сердечного согласия», попался авторитетнейший пастор Андриевс Ниедра. Буквально за полтора месяца образ пастора в народном сознании оказался испорченным.

После совместного наступления латвийских и эстонских армейских частей под Венденом (Цесисом) немцы терпят поражение, и в июле германское военное командование отступает из Риги. Ульманиса и его свиту вносят в столицу на английском щите и помещают в Рижский замок, многолетнюю резиденцию лифляндских генерал-губернаторов.

И всё бы хорошо, да тут активный и пассионарный русский генерал-майор Павел Рафаилович Бермондт-Авалов, с которого мы начали, вознамерился переломить ход гражданской войны и взять Петроград, для чего ему понадобился проход через Ригу.


Посмотрите, пожалуйста, на портрет нашего героя. Мужественный человек, искренне веривший в своё призвание, готовый рисковать и выигрывать даже в условиях, когда от него отвернулись ближайшие союзники. Вероятно, сказалось кавказское происхождение.





Отец нашего героя, Рафаил Бермондт, исповедовавший караимскую веру, принимал активное участие в русско-турецкой войне 1877-1878 годов, во время которой наверняка мог встречаться с Андреем Индриковичем Пумпуром, автором «Лачплесиса». Конечно, вероятность их встречи крайне невелика, но очевидно, что эти люди разделяли высокие представления о воинской доблести и родовой чести.

Так или иначе, сын защитника угнетённых сербов от османского владычества и представительницы знатной грузинской фамилии предпочёл военную карьеру. Уже в 1900 году уроженец Тифлиса принимает участие в китайском походе с целью усмирения Ихэтуаньского восстания боксёров (на мой взгляд, не стоило тогда помогать Англии и Японии бороться за их колониальные интересы в Китае, но это вопрос другой). Затем с головой погружается в боевые действия русско-японской войны.

Перед нами — не мальчик, но состоявшийся муж, патриот страны, ветеран фактически двух войн. Готовый сражаться за Родину в соответствии с той присягой, которую он давал в начале офицерской службы. А присягу он, как и латыш Андрей Пумпур и миллионы соотечественников разной национальности и вероисповедания, давал государю императору (помазаннику Божьему) и державе.

И отказываться от присяги по понятным причинам не считал нужным.


Люди, которые готовы были продавать себя направо и налево, уподобляясь безыдейному флюгеру, предательски обманули излишне легковерного царя, сыграли роль горючего материала для февральского переворота, спровоцировали массовую бойню на Западном фронте летом 1917 года, а потом начали организовывать карманные советы и альянсы в соответствии с требованиями их кураторов.

Наш герой был другим человеком. Павел Рафаилович Бермондт-Авалов — это благородное порождение империи, настоящий Лачплесис своего времени: быть может, чересчур наивный и упрямый (как и положено быть Лачплесису), но энергичный, горячий, пылкий, искренне любивший отечество и неотступно веривший в строки «Боже, Царя храни», где бы они ни звучали и что бы ни происходило.

Кстати, и латышей, как показывают дальнейшие события, тоже уважавший и почитавший их нарождавшийся суверенитет.

Факт приверженности Бермондта-Авалова монархическим взглядам как нельзя лучше подтверждает участие полковника по весне 1917 года в конспиративной группе русских офицеров Петрограда (сам Павел Рафаилович командовал уланским полком в российской столице), которая планировала заговор по восстановлению самодержавной власти. Бермондт и соратники намеревались свергнуть Временное правительство России (такое же карикатурно-марионеточное, как и Временное правительство Латвии), однако Керенский и компания имели слишком влиятельных покровителей, чтобы их можно было потеснить.


Затем начинается киевский этап — по-булгаковски страшной зимой 1918 года он оказывается в числе БЕЛОЙ ГВАРДИИ, той самой, которую в лице Турбиных, Мышлаевского и сотен других героев воспел выдающийся русский писатель Михаил Афанасьевич Булгаков. Пожалуй, это был последний светлый оазис русской офицерской чести и дворянской доблести.

Он защищает мать городов русских от нашествия петлюровских полчищ, несущих с собой демонтаж великих исторических смыслов. Вскоре петлюровцы всё же захватывают власть и заключают Бермондта в тюрьму.

После некоторых раздумий, наблюдая за безнаказанным произволом оголтелых синежупанников, он соглашается эвакуироваться в Германию.

Помещённый в лагерь для военнопленных в небольшом саксонском городке Зальцведеле, он не терял времени зря и, начиная осознавать свою историческую миссию перед Российской империей, принялся формировать военизированные добровольческие партизанские отряды из таких же, как он русских заключённых, остро переживавших крушение их великой страны.

И, услышав о том, что самопровозглашённое латвийское правительство обещало крупные земельные наделы, а также гражданство и прочие политико-экономические привилегии тем, кто будет воевать против большевизма (к которому Бермондт-Авалов, понятное дело, относился весьма прохладно), поверил Ульманису и продолжил вербовать ДЛЯ НЕГО добровольцев из числа русских военнопленных для помощи в антибольшевистской войне.

Чем не Лачплесис — который, будучи сильным, ловким и смелым, тоже время от времени излишне развешивал уши и верил всяким тёмным силам.

А тёмные силы думали и думают только о личной выгоде. Много у нас таких лачплесисов в русской истории было.




Штаб Западной добровольческой армии. В центре — командующий армией генерал-майор князь Бермондт-Авалов.

---

Шли месяцы, карманные министры с корабля «Саратов» стали уважаемыми членами латвийского правительства, в Риге нашли себе приют всевозможные финансовые эмиссары Антанты, которые поскорее налаживали контакты и предвкушали колоссальный барыш от сделок с молодым советским правительством.

Рига стала землёй обетованной для сомнительных банковских организаций, свивших себе гнёздышко в бульварной гуще, где, как писал бывавший в наших краях Владимир Владимирович Маяковский, народ жирнющий. В общем, всем было хорошо, кроме обманутых немецких офицеров и русских белогвардейцев, которым БЫЛИ ОБЕЩАНЫ определённые экономические бонусы, но обещания Ульманиса, за которого отборные части фрайкора и ландесвера боролись против военных подразделений латышских красных стрелков, так и остались висеть в воздухе.

И Бермондт-Авалов, один из наиболее авторитетных офицеров-монархистов, нашедший общий язык с такими же участниками воинского братства по ту сторону фронта, в Германии (мужество помириться с принципиальным противником, с которым воевал «до победного конца» в ходе четырёхлетней кровопролитной войны, дорогого стоит), начал действовать.


В сентябре 1919 года состоялось событие, которое очень не понравилось немецкому военному контингенту, относительно которого советники «сердечного согласия» ДО СИХ ПОР не приняли однозначного решения. В Германию (уже в Веймарскую республику) по решению проанглийского социал-демократического правительства был отозван железный командор Рюдигер фон дер Гольц, функции которого, по мнению английских кураторов, были исчерпаны.

Немецкий ландесвер, воевавший с коммунистами в Латгалии, фактически прекратил своё существование, а ещё с июля техническое администрирование остатками германской имперской армии в Прибалтике принял на себя… британец Харольд Александер.

Военными Германии командует англичанин — страшнее участи для немецкого офицера представить было нельзя.

Понятно, что эти факторы — неисполнение Ульманисом обещанного, угроза эвакуации и интернирования, полная стеснённость в действиях, отсутствие высококачественной военной амуниции, идеологическое брожение, смена командира — всё это наносило колоссальный психоэмоциональный удар по настроениям немецких военных. Недовольство росло.

Павел Рафаилович, новый Лачплесис, борец за свободу отечества 1919 года, принимает организационную работу на себя. Мощным потоком в Прибалтику хлынули немецкие добровольцы, которые горели желанием взять реванш, а Бермондт-Авалов, нацеливаясь на Петроград, просто боролся за восстановление хотя бы части той Российской империи, которая его породила.





Осень 1919 года в Латвии выдалась жаркой. Русская западная армия выступает из Курляндии к Риге, ибо все окружные дороги разбиты, а железнодорожные артерии практически не функционируют.

Сердце Бермондта греет то, что Рига — столица Латвии, правительство которой явно не уличишь в сотрудничестве с большевиками. Между тем латвийские газеты организуют неистовую травлю в отношении Бермондта-Авалова, дискредитируя всех его сторонников.

Население Латвии каждый день впитывает оголтелую антинемецкую, антирусскую и антибелогвардейскую пропаганду.

Что-то похожее уже происходило девять месяцев назад в отношении правительства Стучки и Данишевского и четыре месяца назад в отношении правительства пастора Ниедры. Против отдельных войсковых подразделений армии Бермондта устраиваются гнусные провокации. Англичанам не нужен прорыв на Петроград. Они уже обо всём договорились.

Между тем войска Бермондта уже под Ригой, уже контролируют левобережье, уже занимают Солитюде, Зассенхоф и Торенсберг. Сам Бермондт, не утративший наивности Лачплесиса, постоянно предлагает Ульманису пропустить его на Петроград, но Ульманис безмолвствует.

И тут в устье Западной Двины медленно входит британская военная эскадра, которая, особенно не стесняясь в выборе цели, начинает беспорядочный обстрел мирных пригородов Риги.

Вот текст телеграммы, написанной раздражённым, но уверенным в себе Бермондтом представителям Антанты:
 

«16 октября 1919 года

Представителям держав Согласия

Союзные корабли, находящиеся в Рижском заливе, в предыдущих боях с большевиками быстро уходили в море, не оказав поддержку борющимся с большевиками. В борьбе войск Западно-Добровольческой армии с большевистскими бандами Заметана, союзный флот второй день засыпает снарядами мой первый казачий пластунский полк и мирное население Торенсберга, проливая русскую кровь, как видно в благодарность за героическую помощь русских своим союзникам во время войны. Я должен усмотреть в этом полную поддержку врагов России — большевиков.

Позиции своей не уступлю, и мои войска во главе со мной будут бороться до последней капли крови за благо России.

Командующий Западной добр[овольческой] армией полковник князь Авалов-Бермонт».

Представители держав «Согласия» игнорируют послание, усиливая обстрелы и оказывая на командование частями Западной армии жестокое психологическое давление.

Вот ещё одно свидетельство эпохи. Телеграмма Бермонда-Авалова миссии Красного креста США в Риге:
 

«19 октября, Рига, Риан

Оба лазарета, находящиеся в Торенсберге: детский госпиталь на Митавском шоссе и лазарет No 2 на Бюргер-штрассе 13, находятся под огнем латышских орудий, последний был поврежден. На лазаретах имеется флаг Кр[асного] Креста.

Полковник Авалов».

Между тем уже 21 октября следует безграничная по своему цинизму радиотелеграмма со стороны начальника французской военной миссии в Риге дю Парке. Оцените лексикон галла:
 

«Радио Рига. Принята 21 октября 1919 [г.], 18-38 ч.

Полковнику Авалову-Бермонт[у]. Митава

Уже в течение 12 дней Вы бомбардируете беспрестанно Ригу — открытый город, несмотря на то, что Вы знаете, что Ваши снаряды предназначены не для латышских солдат, а для женщин и детей и мирного населения, которые чувствуют, что Вы их убиваете. Это меня не удивляет, так как раз став изменником, недалеко до убийства. Зато стоящие около Вас советники не должны были бы забывать, что петля, ожидающая Вас, несомненно, в один прекрасный день захватит всех вас за шиворот.

Полковник Дю-Паркэ,

нач[альник] фр[анцузской] воен[ой] миссии».

Он упрекает войска Бермондта в том, что они осуществляют бомбардировку Риги.

Во-первых, союзники начали первыми; во-вторых, если бомбардируют тебя, то ты вынужден отвечать; в-третьих, интенсивность обстрелов со стороны британских и французских кораблей была несоизмеримо выше; в-четвёртых, как это дипломатично — угрожать оппоненту петлёй и взятием за шиворот; в-пятых, формулировка «чувствуют, что вы их убиваете» — это образчик иезуитской пропаганды.

Павел Рафаилович колебался и так и не решился взять Ригу во второй половине октября 1919 года, хотя его подавляющее превосходство в силах и качестве орудия не оставляло никаких сомнений.

С другой стороны, может быть, это и правильно, потому что всесильные кураторы из «сердечного согласия» уже всё решили. С советским правительством можно дружить, работать и торговать — и делать это предстояло через латвийское правительство.

А что порядочный англичанин готов яростнее всего защищать? Правильно, свою офшорку.





Между тем Бермондт, наблюдая за беспорядочным обстрелом деревянных домов Торенсберга, переписывается с миссией Красного креста США:
 

«Отправлено 22 октября 1919 [года]

Рига. Полковнику Рейну, американская миссия Красного Креста.

Ваше предложение содействия относительно снабжения Торенсберга продовольствием принимаю с благодарностью. Ожидаю точного указания времени и места перевоза продовольствия. С нашей стороны принимаются все меры для снабжения города продовольствием.

Мною отдано распоряжение о беспрепятственном пропуске Вашего персонала и материалов. Багаж лиц Вашего персонала осмотру подвергнут не будет. Ваше джентльменское отношение вызывает во мне чувство глубокой благодарности и обязывает меня принимать все меры для облегчения выполнения Вами Вашей прекрасной задачи».

Бермондт-Авалов предпринимает все меры для того, чтобы снабдить Ригу продовольствием. Странный этот завоеватель Бермондт-Авалов, вы не находите? Какой-то непонятный гуманист.

А вот прекрасное письмо, выдающееся свидетельство эпохи, отправленное Бермондтом-Аваловым начальнику французской дипломатической миссии в Берлине профессору Надиспип:
 

«С того дня, как мои войска заняли предместье Торенсберг, расположенное на левом берегу Двины, напротив Риги, оно подвергается постоянной бомбардировке со стороны большевистских банд Земетана, который, хорошо зная, что мои солдаты и батареи находились вне досягаемости их снарядов, в укрытых траншеях, не переставали атаковать своим плохо направленным огнем, мирное население и разрушать дома.

Я немедленно предложил перемирие, дабы прекратить пролитие крови невинных, но это было без результата.

Как это было установлено нашими летчиками, батареи были поставлены между домами Риги и на бульварах города.

Мои парламентеры, с белыми флагами, были встречены огнем пулеметов, из коих многие были установлены на колокольнях рижских церквей. Американский автомобиль, который, защищенный белым и американским флагами, привез к мосту через Двину начальника американского Красного Креста полковника Рейна, был по возвращении обстрелян сильнейшим огнем.

Точно так же пароход с продовольствием для мирного населения острова Хазенпота, которому я, по просьбе полковника Рейна, дал пропуск, был обстрелян латышами. 10 октября мосты Риги были в руках моих войск, и этот город был в моей власти. Я его не занял, подчеркивая этим единственную цель моей операции, обеспечение моей военной базы, необходимой для похода против большевиков, на фронт Двинск—Режица.

За все это время, что длится моя борьба против латышей, взбунтованных против меня своими вожаками, готовыми заключить мир с большевиками, я доказал, что русская армия, которой я командую, армия цивилизованная, неспособная стрелять в незащищенный город, с единственной целью убивать невинных женщин и детей, в то время как вооруженные банды Земетана и Ульманиса, усиленные перебежчиками, последователями Ленина, по всей линии бомбардируют дома, в которых не живут солдаты; они обстреляли таким образом детский госпиталь Торенсберга, где их снаряды убили сестер милосердия и больных, они убивали и уродовали тех нескольких русских пленных, которых им удалось иметь.

Потому, когда сегодня утром моя станция перехватила телеграмму, адресованную как бы мне подполковником Дю-Паркэ, в выражениях столь ругательных и грубых и в стиле, в котором так чувствовался перевод с латышского, я отказался верить, чтобы этот офицер доблестной и благородной французской армии, которой я горд был быть братом по оружию в течение четырех лет ужасной войны, для победы которой я, четыре раза раненный, проливал свою кровь, мог быть ее автором. Я уверен, что телеграмма, текст которой я прилагаю, есть мистификация моих врагов, большевиков, посланная, чтобы вызвать с моей стороны оскорбительный для благородной Франции и ее армии ответ, коих я в течение всей моей жизни был восторженный почитатель.

Проливая с моими товарищами кровь в равнинах Восточной Пруссии, четыре года тому назад, дабы помочь нашей союзнице, в боях с врагами на берегах Марны, я не думал, что придет день, когда мне придется подвергнуться унижению оскорбительных слов со стороны французского офицера. Итак, я не хочу верить, чтобы это был подполковник Дю-Паркэ, который послал мне подобную телеграмму.

Я прошу Вас не отказать в любезности передать написанное Вашему правительству и верить в глубокое к Вам уважение преданного Вам...

Перевел Ротмистр Аничков».

Наивный, наивный Бермондт, он до сих пор продолжает верить тем, кому верить противопоказано. Английским джентльменам, французским дипломатам и латвийскому правительству Ульманиса.

Самое удивительное, что они ничего и не обещают.
 
В итоге, поняв, что далее прорываться бесполезно, Бермондт отдаёт приказ об отступлении. Латвийская армия здесь совершенно ни при чём — у Бермондта просто открылись глаза.

Отступает он организованно, через Митаву, обратно в Германию. Латвийские армейские подразделения бессмысленно преследуют его, нанося по его армии беспорядочные, стратегически немотивированные удары. Зачем-то обстреливают Митавский дворец, в котором действует штаб Русской Западной армии, хотя оттуда все успели эвакуироваться.

После окончания военных действий Павел Рафаилович Бермондт-Авалов осядет в Германии и, испытывая жгучую фрустрацию, создаст монархические общества и будет исповедовать реваншистские настроения, а потом переберётся в США. Министр иностранных дел Латвии Зигфрид Анна Мейеровиц не найдёт ничего лучшего, кроме как… объявить войну Германии. Это уже по горячим следам.


В мае 1920 года начнёт действовать Конституционное собрание, по итогам которого Латвия окончательно оформится как государство. Англичане и советское правительство будут оживлённо торговать друг с другом. Чёрный рыцарь, предающий (как и положено рыцарю) всех и вся, восторжествует на берегах Западной Двины, а наивные бермондты-лачплесисы окажутся с нансеновскими паспортами в дремучей затяжной эмиграции и с постоянным чувством того, что можно было сделать всё как-то по-другому.

В любом случае герой Андрея Индриковича Пумпура и русский офицер Павел Рафаилович Бермондт-Авалов очень похожи друг на друга. Характером, складом ума, сердцем, жизнью и судьбой.