---

Байки шипчадлера. Начало

---

После слова «немцы» лицо волей-неволей становится серьёзным — и этому есть логичные объяснения. Во-первых, весь советский военный кинематограф был посвящён победе над нацизмом, и ненависть к ним (нацистам) у меня плотно засела уже в подсознании. Ну и во-вторых, улыбающегося немца можно увидеть только на «Октоберфесте» — и то под самый конец.

Уже по сложившейся традиции я начну с первого знакомства с немцами, но уже моряками. Тут, правда, будет больше про меня, нежели про немцев, но случилось это именно с судном с немецким экипажем.

В мои обязанности входило развозить прайс-листы (список цен на продукты и алкоголь) по всем пароходам, заходящим в порт, а там уже кто закажет — хорошо, не закажет — и бог с ним.

Заехал я и на самый дальний причал, где немцы встали под аммиак.

В то время у меня ещё было обоняние, поэтому там прилично пованивало и задерживаться ни малейшего желания не было.

Тем более что немцы никогда ничего не заказывали!


Я поднялся на верхнюю палубу, нашёл каюту с табличкой «Master» (капитан по-английски) и постучал в дверь.

Оттуда донеслось до боли знакомое «Ja-Ja», я быстренько поненавидел, открыл дверь, улыбаясь, протараторил заученную фразу, оставил прайс-лист и уже собрался было ретироваться, как вдруг немчура в дорогих очках что-то захрустел на английском языке.

Я развернулся, и он мне вручил список нужных ему продуктов. Ну, заказ есть заказ, деньги не пахнут, даже если они немецкие. Я окинул опытным взглядом список, прикинул, сколько мне на это понадобится времени, и сказал, что буду с заказом в 8 вечера.

Ничего другого, кроме как сухого «Gut», от него я и не ожидал.

Всё в этот день было как обычно, не считая того, что на улице было минус 35, что для Вентспилса крайняя редкость.

Зная, что немцы — люди пунктуальные, я прибыл без пяти восемь и поставил фургон с продуктами прямо у трапа, чтоб далеко не таскать.


Тут надо сказать, что определённых правил в плане доставки продуктов непосредственно на судно нет, и бывает, что капитан объявляет по громкой связи, чтобы все свободные от вахт вышли на разгрузку-погрузку продуктов. А бывает, что и сам на своём горбу, что называется.

Сейчас был случай как раз с горбом. Никто меня не встречал, и я понял, что нечего «Митю комкать»: быстрее отнесу — быстрее освобожусь.

Я зашёл к капитану доложиться, так сказать. Он посмотрел поверх очков на часы, у него еле заметно дёрнулся уголок рта, и я распознал в этом своеобразную немецкую бурю эмоций, означающую, что он рад, что я вовремя.

Он нахрустел что-то в рацию, и через пару минут пред мои очи ясные предстал толстенный кок с усищами, в соответствующей амуниции и с круто накрахмаленным колпаком набекрень.

Кок услужливо жестом показал, куда мне идти, и я проследовал за ним.

По гробовому молчанию я понял, что английского он не знает, ибо любой повар поинтересовался бы, какого сорта томаты, ну или в какой таре апельсины. А тут тишина.

Ну, моё дело маленькое — отгрузить продукты, получить наличку, подпись капитана в документах — и бывайте здоровы.

Так как было чрезвычайно холодно, я носился с коробками и ящиками по трапу со скоростью метеора. Ну, немец не был бы немцем, если бы не начал открывать коробки и пересчитывать товар, но тут уж — это его полное право, в том числе и отказаться от чего-то, если качество не устраивает.


На следующем моменте стоит остановиться подробнее. Дело в том, что закупки на судно несколько отличаются от наших походов в продовольственный магазин, хотя бы количественно, ну и в этой связи мясо никто не заказывает «килограммчик вырезки на котлетки».

Заказывают сразу полутушу, а то и две.

Свиную полутушу я оставил себе на десерт, так сказать, потому что она лежала на самом дне фургона.

В принципе, она не такая и тяжёлая, просто нести её по трапу не шибко удобно — то копытом зацепится за страховочную сетку, то упрётся в трос тем местом, где у неё была голова.

Но не в этом дело, всё это преодолимые технические мелочи.

Я отнёс последние коробки и вернулся в машину за половиной свиньи. А на улице, если кто не запомнил — минус 35, и чёрт меня дёрнул оставить фургон открытым в сторону моря. Какой-никакой, а ветер с моря дует всегда.

В общем, моя хрюшка примёрзла к фургону!

Половина свиньи абсолютно не обижалась на то, что я её матерю по-чёрному и лапаю где попало. Звать на мороз повара в белоснежном халатике, тем более немца, затеей было бессмысленной, посему даже и не пытался.

Вытанцовывая нижний брейк, я старался отодрать тушу от металлического днища кузова. Всё тщетно.

Я уже изрядно согрелся, и это единственное, что радовало. Туша примёрзла на совесть. В какой-то момент я вспомнил, что я русский и в трудную минуту должна сработать смекалка — и она не заставила себя долго ждать.

Я подбежал к пожарному щиту и вытащил оттуда лом.

Всё по той же причине русскости я уже вошёл в раж и всадил свинье ломом по самое не могу. Рычаг получился длинным, и это придавало уверенности, что хряк таки поддастся.


Я напрягся изо всех сил — так, что заболели жилы на шее... и тут — долгожданный хруст. Думать в этот момент было некогда, а судя по морозу, особо и нечем было, и я вместе с ломом и тушей резко выпрямился во весь рост.

Крыша фургона оказалась ниже моего роста и я со всего маху долбанулся об неё головой.

Чувства были смешанные — радость от того, что туша таки отлипла от днища, и резкая боль в макушке. Жаловаться было некому, рассусоливать было некогда, и я, вспотевший, взвалил на себя свинку и в темпе аллегро потащил её по трапу.

До цели оставались считанные метры, когда свинья за что-то зацепилась, и на этот раз мы с ней застряли уже в тандеме.

Я стоял, согнувшись пополам, на мне мирно покоилась свинья, и было ощущение, что она крепко за что-то ухватилась. В общем, не сдвинуться ни вперёд, ни назад.

Я прекрасно знал, что орать бесполезно, так как через задраенные судовые металлические двери ничего не слышно — это абсолютно точно. Но ждать, пока кому-то на судне захочется помёрзнуть и выйти на палубу, было глупо. И я орал.

На всякий случай, для тех, кто не знает, морской трап — это не сплошная лестница, тут ступеньки приварены на расстоянии друг от друга, и у меня был шанс поскользнуться и провалиться между ними.

Только русский, пожалуй, в таком моменте может выдумывать себе ещё большие злоключения, чем они у него уже есть.


То ли я в какой-то момент перешёл на ультразвук и создал тем самым вибрации на судне, то ли повар всё отнёс уже в артелку и устал ждать мясо, в общем, он наконец-то выглянул.

Затараторил что-то по-немецки и скрылся за дверьми снова. Через минуту ко мне на помощь выбежали два матроса и выпутали нас из сетки.

«Нас» я написал неслучайно! Мороз, ветер и пот сделали своё дело — свинюшка намертво примёрзла к моей спине.

Этакой буквой «Г» нас и занесли в надстройку.

Поставить меня на получалось никак, законы физики на судне работали отменно. Ничего не оставалось, и меня положили оттаивать. В более дурацком положении я в жизни не был — это точно, как с моральной точки зрения, так и по месту моей оттайки.

Очень жалею, что никто не додумался меня тогда сфотографировать, ведь это был типично античный антураж. Я держал свинью за ноги так, что мои руки были занесены за голову, как у кузнеца перед наковальней — вся разница была в том, что вместо молота в моих руках была свиная нога.

Немцы что-то картавили, ходя вокруг, но ничего не предпринимали.

Я, признаться, тоже не знал бы, что делать в такой ситуации. Лить горячую воду — абсурд, ибо мои руки навеки остались бы частью свиной ноги. Дуть на меня чем-то тёплым — идея была хорошая, но на судне не было женщин, а значит, и фена тоже.

В общем, под чутким руководством капитана решили ничего со мной не делать, ибо не навреди. А немцы русским навредили достаточно и начинать третью мировую из-за примёрзшей к спине русского свинины явно не собирались.

Первой, понятное дело, оттаяла спина, несколько минут спустя сдались и руки, и я наконец-то после долгого времени вернулся в вертикальное положение.

Я просто уверен, что на любом другом судне, с другим экипажем стоял бы невероятный хохот... Тут же — трагические лица, только похоронного марша не хватало, ну, немчура, одним словом.


P.S. Конечно, надо отметить эту их немецкую строгость во всём, исключительную точность и пунктуальность, немногословность и крайне скупые эмоции, но не зря же говорят: что русскому хорошо — то немцу смерть. По приезде в контору я рассказал коллегам о своих приключениях, и уже на фразе «тушка, падла, прилипла к днищу» все просто валялись со смеху, а к концу моего повествования у одной половины не было голоса, а у второй кончились слёзы.


Проснись и пой,
Проснись и пой.
Попробуй в жизни хоть раз
Не выпускать улыбку из открытых глаз.
Пускай капризен успех,
Он выбирает из тех,
Кто может первым посмеяться над собой...